Боль безжалостно скрутила его тело. Он не мог подняться и не мог лечь – мышцы чуть не рвались от каждого движения. Из раны на лбу сочилась темная, как смола, кровь, сгоревшие борода и волосы покрывали кожу коркой. Пират был обуглен, как горелое полено, но в ухе его сияла непонятно каким образом уцелевшая и не закоптившаяся серьга.

Потратив все силы на подъем по скользким скалам, на которых крепился настил, он упал на одно колено и едва не опрокинулся на бок, разевая в крике рот. Спиро стиснул кулаки и двинулся вперед, но сильная и твердая рука Ираклия не дала ему сделать и шага. Мальчик обернулся, скаля зубы, но понял, что Ираклий не хотел сдерживать его: приезжий протягивал Спиросу меч, который весь вечер прятал под плащом.

Мальчик взял оружие. Клинок был тяжел, но рукоять, любовно перемотанная кожаной лентой, так ухватисто легла в руку, словно меч давно принадлежал Спиро. Ираклий нагнулся так, что их лица почти соприкоснулись, и спросил негромко:

– Хочешь убить?

Мальчишка кивнул, и потащил оружие к себе.

– Не спеши, – сказал приезжий. – Возьми его покрепче, я преподам тебе первый урок. Посмотри на врага… Он жалок?

Раненый попытался подняться с колена, но не смог и смотрел на стоящих перед ним людей с ужасом и ненавистью.

– Нет, он не жалок, – произнес Спиро чужим, сиплым голосом.

– Правильно, он не жалок. Он омерзителен. Так?

– Да.

– Но он безоружен! Он ранен! Он истекает кровью!

– Мою мать, – просипел Спирос, захлебываясь от переполнявшей его ненависти, – убили безоружной. Ее изнасиловали по очереди четверо таких же пиратов, как он. А может быть, он и был одним из них, я не видел лиц. Потом они принялись резать ее ножами и запихивать в раны сено… Она кричала… Тогда они забили ей в рот огромный пучок травы и смеялись, пока она задыхалась. И кололи ее мечами… Око за око, господин. Око за око. Это закон Божий.

– Храни Господь ее душу… – сказал Ираклий. – Будет удобнее, если ты возьмешься за рукоять двумя руками. Клинок еще великоват для твоего роста. Занеси лезвие за голову, бей сплеча.

Клинок ударил раненого, но сил у мальчишки не хватило, и, скользнув по виску наискосок, железо лишь сорвало с черепа пирата кожу, но не пробило кость. Зато снесло бандиту ухо вместе с серьгой, и золотой полумесяц с куском мяса на нем упал на доски пирса. Пират зарычал от боли, так рычит раненый волк, и сделал попытку броситься на Спиро, но тут же, потеряв равновесие, рухнул на оба колена.

– Отлично, так даже лучше! – обрадовался приезжий и помог мальчику перехватить меч поудобнее. Он стал за ним, широко расставив ноги, и взял руки Спиро в свои, словно управлял марионеткой. – Еще разок! Сверху вниз! Вкладывай в удар вес!

Они уже были не одни на краю пристани. Некоторые из одетых в темное людей, закончив свою кровавую жатву, пришли посмотреть на последний акт ночной трагедии.

Меч описал в воздухе полукруг, клинок зашуршал, набирая скорость, и с мясным звуком вошел в тело в полутора ладонях от основания шеи. Хрустнула кость, лезвие на мгновение застряло в ране, и Ираклий подал рукоять на себя, совершая танцевальное движение. Мальчишка невольно повторил его с точностью, словно они с новым наставником составляли единое целое. Клинок выскользнул из раны, сделав разрез шире и глубже. Брызнула кровь.

Спиро уже не улыбался, он скалился, не отводя взгляда от умирающего врага. Жизнь покидала изувеченное тело морского разбойника, но дух все еще не оставил его. Глаза пирата помутнели, и он больше не пытался привстать, но не просил пощады и не отводил взгляда от своего убийцы.

– Месть сладка, – прошептал Ираклий на ухо мальчишке. – Око за око, малыш, это высшая справедливость…

И тут разбойник засмеялся.

Это было невероятно. Обожженный, изрубленный, блюющий кровью, сукровицей и морской водой кусок плоти смеялся. Обуглившиеся губы растянулись в улыбке, лопаясь, как раздавленные пиявки, из-под сожженных век выкатился наружу уродливый, словно потерявшая панцирь улитка, глаз.

В горле умирающего забулькало, и Ираклий не сразу разобрал сказанное.

– …ой же. ак…я, – выдавил из себя пират, выплюнул густую струю черной крови, и повторил разборчивей, на вульгарной латыни:

– Ты будешь таким, как я…

Чудное четверорукое и четвероногое существо развернуло корпус, чуть согнуло колени и лезвие меча по короткой дуге взмыло над его правым плечом. Ветер подхватил полу плаща, и смотрящим со стороны на мгновение показалось, что хищная птица распахнула крылья над стоящим коленопреклоненно разбойником. Отблески пожара коснулись окровавленной стали: красное смешалось с красным.

– Нет, – возразил негромко тот, кто здесь и сегодня называл себя Ираклием. – Он не станет таким, как ты…

Меч качнулся, четверорукое четвероногое существо шагнуло вперед, вкладывая весь вес в движение лезвия.

– Он станет таким, как я!

Клинок, направленный умелой рукой, рассек шею пирата с легкостью – так тяжелый топор смахивает со ствола сухой сучок. Голова склонилась на бок и скатилась по плечу, глухо стукнув по доскам настила. Вслед за ней ничком рухнуло тело.

– Уж не знаю, что лучше… – вполголоса произнес Людвиг, отворачиваясь.

Говорил он себе под нос, но стоящий в нескольких шагах Василий его расслышал и ухмыльнулся в усы, стрельнув в сторону северянина неожиданно недобрым взглядом.

Василий шагнул вперед, заглядывая за край причала, где море баюкало на волнах горящий остов корабля и трупы его команды.

– Пожалуй, – сказал он задумчиво, – у меня есть повод поговорить с архиепископом о просьбе игумена Христодула. Его идея с монастырем на этом острове вовсе не такая неосуществимая, как мне казалось, не так ли, господин Ираклий?

Тот, кого он назвал чужим именем, кивнул головой и погладил Спироса по слипшимся от пота волосам.

Он уже давно забыл свое собственное имя.

И мальчишке предстояло сделать то же самое.

Израиль, наши дни. Национальный парк «Мецада». Археологическая экспедиция профессора Рувима Каца

Провалиться под землю – удовольствие не из приятных. Кто не верит – может попробовать.

Валентин ухнул вниз под углом – так летят с детской горки-каталки, – и сердце сразу ушло в пятки, будто бы он упал не на два с лишним метра ниже уровня раскопа, а пролетел вниз сорок этажей в кабине оборвавшегося лифта. Он даже вскрикнуть не смог, звук застрял в горле, рот мгновенно пересох и наполнился сухой, неприятно пахнущей пылью.

– Валентин! – голос дяди Рувима звучал взволнованно. – Ты цел?

Шагровский попытался выдавить из себя «да», но получился только какой-то невнятный звук, больше напоминающий предсмертный стон, после чего в раскоп, засыпая незадачливому землекопу глаза, полетела сухая земля, и в щель пустынной змеей скользнула Арин.