Прав был отец Евгений — любовь спасёт человечество, и Павел смело мог считать себя спасённым. Его любовь помогла выбраться из лагерного ада целым и невредимым. И его женщина, его любовь, которая большую часть их жизни была с ним только в мыслях, — вот она, рядом. Теперь беречь её, любить так, как мечтал все эти годы, беречь и жить ради неё.

— Как там семья Фёдора Андреича? — спросил Павел.

— Да как… Томик взрослый стал, артшколу заканчивает вместе с Васькой Сталиным. Иосиф Виссарионович его же к себе забрал. Лиза то болела, то работала, а Томик на воспитании у Сталина остался.

— Томик — это Артём?

— Ну да, товарищ Сергеев, помнишь, имел партийный псевдоним — Том. Артёмка Томиком стал, долго не думали. Он и похож на него. Просто вылитый. Живут сейчас в Доме на набережной. Васька — тот в лётчики собрался. Небом бредит. Всё говорил — я буду как Чкалов. Я раньше, чем он, стану Героем.

— Да… а я Артёмку только новорождённым видел. Сейчас, наверно, и не узнаю…

— Если бы увидел, то не ошибся бы никогда. Невысокий тоже, крупная кость, как у отца, лицо его. А как рассмеётся — нет сомнений, чей это сын. Лиза даже обижалась иногда, говорила: ну неужели ничего от меня нет? Сын же на маму должен быть похож.

— Я бы хотел, конечно, увидеть, но что я ему скажу? Для его военной карьеры вредно со мной контакты иметь. Хоть и искупил, а всё же — враг.

— Ладно тебе, враг! Ты своё действительно искупил. Смотри, что я сохранила! — Полина подбежала к буфету и достала оттуда Пашкины тетради. — Читала часто, сопли пускала…

— Вот это да! Дневник мой!

Павел перелистал его страницы и пообещал:

— Требует продолжения. Есть что написать, бумага всё стерпит. Пообещай, что сохранишь его.

— Я? Да нет уж, сам теперь его храни! Пиши, береги, детям передашь!

Павел обнял её и опять завалил в кровать:

— Детям, говоришь?

Утро для них настало после обеда. Не было ни сил, ни желания вставать и разлучаться, пусть даже на несколько минут, и Павлу пришлось сделать некоторое усилие над собой, чтобы сказать жене о своих планах:

— Поля, тут такое дело…

Она налила чай и поставила на стол сахарницу:

— Какое, любимый?

— Мне нужно в Ростов съездить. Срочно нужно.

Полина молчала, только вопросительно на него посмотрела.

— Понимаешь, там ответ на главный для меня вопрос: что тогда, в двадцать первом, произошло.

Полина села на стул, понимая, что решение принято, и она на него никак не повлияет:

— Можно, я с тобой?

— Да незачем, Поля, я быстро — туда и обратно.

— Вот уж не думала, что так быстро расстанемся.

— Это не разлука. Это нужно сделать, и больше я никогда никуда от тебя ни на шаг — хорошо?

— Ну, тогда хоть приодеть тебя нужно. Тулуп этот сжечь. Сапоги выбросить. Шапку туда же…

Через два дня на Ростовском вокзале из вагона поезда Москва — Ростов вышел коротко стриженый человек в сером костюме и фетровой шляпе, надвинутой на брови, в руках которого был коричневый кожаный портфель. Можно было подумать, что это приехал в командировку сотрудник каких-нибудь органов, но он был уж очень худощав и имел грубые, крупные руки. Такими руками ни перо, ни револьвер не держат. Хотя такие точные наблюдения не были уделом патрульных, но если бы они захотели проверить документы ростовского гостя, то увидели бы справку об освобождении на имя Черепанова Павла Трофимовича.

Человек в сером костюме после коротких консультаций с местными сел на нужный трамвай и потом вышел по искомому адресу. Радиально изогнутая улица имела право называться кольцевой. Дома все были одинаковые, из красного кирпича, с зелёными крышами, отличались только воротами и различными изысками на окладах и ставнях. В зависимости от благосостояния и вкуса хозяев они были или просто окрашены масляной краской, или украшены разными петухами и цветочками.

«Да, сиделец в таком доме с петушками не стал бы жить…» — подумал человек в костюме, когда прошёл мимо дома № 71. Следующим был нужный адрес — одноэтажное строение с тремя окнами, что выходили на трамвайную линию. Покосившиеся ворота говорили о том, что их уже несколько лет не открывали, а перед калиткой красовался старый абрикос. С чердака раздавался стук молотков и звук падающего строительного мусора.

— Эй, там, наверху! — Павел не раздумывая кинулся в бой, потому что то, что он увидел, не оставляло времени на раздумья. Что он будет делать дальше, он ещё не знал, но в соответствии с лагерными привычками отреагировал моментально — сначала нужно ошарашить врага, а потом будем разбираться. Врагами в данном случае были трое шабашников, которые повисли на стропилах крыши дома № 69. Они разобрали почти половину, круша старую, местами покрывшуюся мхом черепицу.

— Чё хотел, страдалец? — Один из работяг и не думал останавливаться, сбросив с грохотом во двор стопку старой черепицы.

— Хозяева дома? — Павел уже подошёл к калитке, и она была закрыта.

— Нету хозяев! И пущать никого не велели! — раздалось с крыши.

— А мне разрешение не требуется! Открывай, жилкомхоз!

— Ух ты, грозный какой! А по сусалам? — ответил голос сверху.

Павел, недолго думая, перемахнул через дряхлый забор, засунув портфель под мышку, и взобрался на крышу по приставной лестнице.

— Кто тут умничает? Чифира давно не хлебал? — Павел сразу определил самого борзого, из бывших арестантов — это читалось по наколкам на худощавом теле.

— А ты заваришь? — сбавил обороты нахальный шабашник.

— Кум заварит. А потом ещё и прикурить даст! Разрешение есть?

Шабашники переглянулись, и главный осторожно спросил:

— Какое ещё разрешение? У нас хозяева есть. Вот дом купили, решили обновить. Они тут распоряжаются, у них и спрашивай.

— Вот из-за такого самоуправства потом и дохнут в угаре, — ответил Черепанов. — Разрешение на перестройку дымохода.

— А-а-а-а. Так мы дымоход не собирались крушить. Перекроем по-новой, и отвалим!

— Сиди, я разберусь! — Павел принялся осматривать полуразобранный чердак с видом знающего человека. Ощупал стропила, как будто проверяя их на прочность, пошатал трубу, которая оказалась довольно прочной.

— Самоуправство! Кругом одно самоуправство! А ну-ка, сгоняй за молотком, трубу простучу, — скомандовал Павел бригадиру. Остальные двое уже и так спустились от греха подальше на перекур.

— Нашёл шныря, — нехотя пробурчал тот, спускаясь по лестнице.

За это время Черепанов быстро проследовал в левый дальний угол и принялся прощупывать пространство под крышей. Вот он! Вот он, свёрток размером с папку, перевязанный крест-накрест бечёвкой. «Инспектор жилкомхоза» рывком вытащил его из-под деревянных перекрытий и сразу засунул в портфель.