Олег Иваныч кликнул дежурного дьяка, не вернулся ли Фрол? Нет? Как вернется, сразу сюда. Сам же заходил по палатам, меряя шагами покрытый красным ковром пол. Думал. С войной все понятно — как будет, так и дадим бой. С пожаром на верфях Олексаха разберется, в этом ему, правда, и помочь нужно будет, как время появится, — дело-то государственного масштаба! Остается хлеб. Не пропустит хлеб Иван! А если через Литву попробовать? Ну, положим, из Переяславля далековато эдаким крюком будет, а вот из Чернигова или Путивля — в самый раз. Только, кроме Литвы, там и псковские земли. А уж Иван постарается, подговорит псковичей. Значит, надо и с ними договориться. Помочь против тех же ливонцев со спорными землями, хоть ливонцы давно в друзья набиваются, да все ж теперь выгоднее со Псковом дружить. Хорошая мысль. Надо обговорить срочненько с Феофилом, да вынести на Совет Господ. Посольство снарядить да побыстрее отправить. И в Литву, и во Псков заедут. А пока вмешаться в экономику: ограничить цены на хлеб. Правда, купцы могут хлеб придержать, но делать нечего, придется цены ограничивать. Иначе дело чревато бунтом. Новгородские «простые люди» — это вам не забитые российские бюджетники. Так перед властью кулаком стукнуть могут, мало не покажется!

В дверь осторожно постучали.

— Кто? А, Фрол. Явился. Ну, что там у тебя?

— Вот, господине, — дьяк с поклоном протянул Олегу Иванычу грамоту. — Не было никакого лука игрушечного. И стрел тоже не было.

— Но ведь валялась одна, на полу-то!

— Валялась…

— Валялась. А не через открытую ли ставенку залетела?

— Уж больно мала для лука.

— Самострел?

— И не самострел. Стрелка тонка, легка, неказиста. Ну, точно — игрушка!

— Ладно. Иди пока.

Отпустив дьяка, Олег Иваныч задумался. Припомнилась ему загадочная смерть Селим-бея в далеком Тунисе. Маленькая тонкая стрелка… пропитанная ядом африканской гадюки или еще какой дрянью! Как выразился Геронтий: «неизвестным врачам Запада ядом». Не нужен ни самострел, ни лук, только длинная духовая трубка — изобретение диких племен чернокожих зинджей.

А на Загородцкой, в задних гостевых горницах корчмы Явдохи, сидел за широким столом звероватого вида кряжистый мужик. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с коричневым дурно пахнущим варевом. Высунув от усердия язык, звероватый мужик окунал в варево маленькие тонкие стрелки. Рядом, на скамье, лежала тонкая духовая трубка, изготовленная когда-то из озерного африканского тростника старым колдуном-зинджем.

Скрипнув дверью, возник слуга:

— В баньку, Матоня Онфимьевич?

В баньку-то? Можно. После пребывания у татарвы никак не откажешься от баньки — хоть она и два раза на дню месяц за месяцем. Татары — степняки. Мыться им некогда, негде, да и зачем?! А как сдался Матоня татарскому разъезду, так волей-неволей пришлось степнякам соответствовать.

Татары, конечно, не сразу ему поверили. Но пленник оказался истинным правоверным — пять раз в день творил намаз и гулко читал молитвы. Решили не убивать его, даже развязали руки. Так и очутился Матоня в Орде, где и предложил свою саблю хану Ахмату. В стычках с поляками и московитами пощады не давал, а потому скоро получил небольшой улус под Казанью. Правда, и там отличился — насмерть забил плетьми крестьянского мальчика, что вовсе не приветствовалось ордынским законом. Местный судья — кади — наложил на него епитимью да велел явиться к самому хану пред ясные очи.

Там и встретился Матоня с Митрей. Хотели отсидеться в Орде годик-другой, да не получилось. Ахмат да мурзы его совсем по-другому ими распорядились. Служить великому хану желаете? Что ж, дело похвальное и Аллаху угодное. В таком разе идите, служите. В Москву соглядатаями, зорким ханским оком. Давненько уже назревало столкновение хана с Москвой, Иван, князь московский, пятый год дани не слал, сволочь такая! Новый Алексин захотел? Или уж лучше сразу Москву сжечь? Вот вам, Маруф и Митрий, золотые пропуска-пайцзы. Спрячьте их подальше да поезжайте в Москву. Втирайтесь в доверие, занимайте посты, вызнавайте, оговаривайте, убивайте — на все вам ханское благословение.

Не рады были возвращаться в Москву Матоня с Митрей, ох, не рады. Вдруг кто их в Орде видел, да не пленниками — вельможами? Постоянно в страхе жить — куда же гоже? Потому, в государев приказ явившись, представились они, будто из татарского плена бежали, да попросились обратно в Новгород.

Ну, в Новгород, так в Новгород — там, как никогда, верные люди нужны. Вызнавать, оговаривать, убивать. На все это — личное Ивана благословение. Не пайцзы от великого князя получили — деньги, и деньги немалые. В Новгород прибыли по отдельности, чтобы внимание не привлекать излишнего. Митря — с дьяками приказными, а Матоня — с купеческим караваном. Ладно у них с Новгородом вышло — и московский приказ выполнили, и ордынский.

Вот и сидел сейчас Матоня в усадьбе на Федоровском ручье, смертоносные стрелы готовил да поджидал Митрю. А пока поджидал, можно и баньку…

Митря же под видом богомольца по надвратным церквям ошивался да возле городских стен. Инспектировал оставшуюся агентуру — людишек верных средь стражников. Все примечал, козлобородец чертов.

Ага! На проезжей башне Славенской караул сменился — старую стражу, Кузьму с Онуфрием, за винопитие в Тихвин услали. О том Митре сменившийся стражник за вина баклагу поведал. К тому же присовокупил, что если уж их из Новгорода за винопитие выгнали, то в Тихвине они сопьются обязательно, поскольку что там еще делать-то?

Митря только усмехнулся на это. Что-что, а дел он своим людишкам найдет — пожар пусть, на худой конец, устроят на посаде Тихвинском.

Следующим шагом Митри был Детинец. Был там один человечек из стражи, верный. Филимоном звали. Правда, чего-то не видать Филимона ни на стене, ни на башне. Митря порыскал по Бискуплей да по церквям, порасспрашивал, поприслушивался. Не поленясь даже, зашел к Филимону домой — никого там не оказалось, бобылем Филимон жил. Жена умерла, а дочка, по малолетству еще, в татарский полон попала. Соседка сказала, направлен дядько Филимон на обучение воинское в карельские земли, к Кексгольму. К июлю месяцу, дай бог, вернется. Ну, к июлю, так к июлю. Вернется, все о новом новгородском войске поведает — то делу на пользу.

Везде прошарился Митря, только в трапезную монастыря Михалицкого не пошел — служку послал, Максюту. Тот и вызнал от Амвросия-келаря — убивается Фекла, что с Молоткова улицы, сгинула дочка Маша — не иначе, как с Ондрюшкой, полюбовником своим подлым, сбежала, тварь этакая.

Только посмеялся Митря — вспомнил, как ощупывал девку при покупке Аттамир-мирза. Аж слюной истекал весь, может, себе захотел оставить? Да нет, вряд ли, торговля, она торговля и есть, а на такой красивой девке навариться можно неплохо.

Степенной посадник боярин Олег Иваныч Завойский нанес неофициальный визит сановному боярину, члену Совета Господ и старому своему приятелю Епифану Власьевичу. Как писали бы газеты, будь они в то время, «ужин прошел в теплой и непринужденной атмосфере». К столу подавали жаренных в масле осетров, белорыбицу, говяжий студень, копченые лосиные языки. Это не считая соленых рыжиков, стерляжьей ухи, гречневой, с горохом, каши, пирогов двух десятков видом.