Мы молчали какое-то время, слушая, как стучит в окна дождь.

— Что тебе сказал Фермин сегодня вечером?

— Правду, — ответил я. — Он сказал мне правду.

Беа внимательно меня слушала, не перебивая, пока я пытался воспроизвести исповедь Фермина. Сначала я почувствовал, как вновь в моей душе закипает ярость. Но по мере того как длился рассказ, я все глубже погружался в пучину печали и безысходности. Эти ощущения были непривычными для меня, и я плохо представлял, как теперь жить со знанием тайны, открытой мне сегодня Фермином, и всего, что она влекла за собой. Драматические события произошли почти двадцать лет назад, и само время обрекло меня играть роль зрителя спектакля, в котором другие люди плели нити моей судьбы.

Закончив говорить, я обнаружил, что Беа смотрит на меня с волнением и тревогой. Не составляло труда угадать, о чем она думала.

— Я пообещал отцу, что пока он жив, я не стану разыскивать этого Вальса и не буду ничего делать, — добавил я, чтобы успокоить ее.

— Пока он жив? А потом? О нас ты не думаешь? О Хулиане?

— Конечно, думаю. И тебе нечего бояться, — солгал я. — Побеседовав с отцом, я понял, что все это случилось очень давно и невозможно ничего изменить.

Беа явно усомнилась в моей искренности.

— Это правда, — солгал я снова.

Беа пытливо смотрела на меня несколько мгновений, но я произнес именно те слова, которые ей хотелось услышать, и она поддалась искушению поверить мне.

В тот же день, возникнув из пелены дождя, продолжавшего заливать пустынные улицы, у порога нашей букинистической лавки нарисовалась зловещая, покоробленная временем фигура Сальгадо. Он наблюдал за нами с непередаваемо хищным выражением на лице, освещенном огнями витрины. Его старый костюм — тот же самый, который был на нем во время первого визита, — промок до нитки. Я подошел к двери и открыл ее.

— Знатный ковчег, — сказал он.

— Зайдете?

Я придержал дверь, и Сальгадо, хромая, вошел в магазин. Он сделал несколько шагов и остановился, опираясь на трость. Фермин взирал на него из-за прилавка с опаской и подозрением. Сальгадо улыбнулся.

— Сколько лет, сколько зим, Фермин, — пропел он.

— Я думал, вы умерли, — отозвался Фермин.

— Я, впрочем, как и все остальные, считал, что и вы тоже. Так нам сказали. Будто бы вас поймали при попытке к бегству и застрелили.

— Напрасные мечты.

— Если хотите знать, я не терял надежды, что вам удалось улизнуть. Как известно, сорная трава крепка корнями…

— Я тронут вашим участием. И когда вы освободились?

— Примерно с месяц.

— Только не говорите, что вас выпустили за примерное поведение, — съязвил Фермин.

— Видимо, просто устали ждать, когда я умру. А знаете, меня амнистировали. Приказ о моем помиловании напечатан на гербовой бумаге за подписью самого Франко.

— Наверное, вы вставили его в рамку?

— Я повесил его в почетном месте — над унитазом, на случай если кончится бумага.

Сальгадо приблизился к прилавку и указал на стул, стоявший в сторонке:

— Не возражаете, если я присяду. Я еще не привык проходить больше десяти метров по прямой и быстро устаю.

— Располагайтесь, — пригласил я.

Сальгадо свалился на стул, испустив глубокий вздох, и принялся растирать колено. Фермин уставился на него, как на крысу, внезапно выскочившую из канализации.

— Я подозреваю, что, хотя все считали меня первым кандидатом на тот свет, я окажусь последним… Вы не догадываетесь, что столько лет давало мне силы жить, Фермин?

— Если бы я не знал вас так хорошо, я предположил бы, что это средиземноморская кухня и морской воздух.

Сальгадо издал смешок, в его случае звучавший как сиплый кашель астматика на пороге приступа.

— Вы не меняетесь, Фермин. Не зря вы мне так понравились. Да, были времена. Однако я совершенно не хочу утомлять вас обоих воспоминаниями о былом, особенно молодого человека. Нынешнему поколению наша жизнь неинтересна. Они увлечены чарльстоном — или как там это теперь называется. Перейдем к делу?

— Как угодно.

— Очень мило с вашей стороны, Фермин. Я уже сказал все, что хотел. Вы собираетесь вернуть мне долг? Или придется поднимать шум и устраивать скандал, который не пойдет вам на пользу?

Несколько минут Фермин сохранял невозмутимость, в результате чего установилось тягостное молчание. Сальгадо вперил в него пылающий взор и, казалось, был готов начать плеваться ядом. Фермин послал мне взгляд, значение которого я не сумел расшифровать, и подавленно вздохнул:

— Вы выиграли, Сальгадо.

Фермин достал из кармана небольшой предмет и протянул его Сальгадо. Ключ. Тот самый ключ. Глаза Сальгадо затопило ребяческое ликование. Он встал, медленно приблизился к Фермину и взял ключ своей единственной рукой, дрожа от возбуждения.

— Если вы намерены снова поместить ключик в задний проход, умоляю, пройдите в уборную, поскольку наш магазин широко известен и к нам часто заходят покупатели, — предупредил Фермин.

Сальгадо словно волшебным образом помолодел, порозовел и по-юношески расправил плечи, расплываясь в улыбке глубочайшего удовлетворения.

— Неплохая мысль. По сути, я вам обязан по гроб жизни за то, что вы хранили мое имущество все эти годы, — заявил он.

— На то и существуют друзья, — любезно отвечал Фермин. — Ступайте себе с Богом и даже не думайте сюда возвращаться ни под каким предлогом.

Сальгадо ухмыльнулся, подмигнул нам и направился к двери, мыслями пребывая уже где-то в другом месте. Прежде чем выйти на улицу, он обернулся на миг и вполне дружески помахал рукой:

— Я желаю вам удачи и долгой жизни, Фермин. И не волнуйтесь, вашей тайне ничто не угрожает.

Мы мрачно наблюдали, как он захромал прочь под дождем — старик, которого всякий встречный принял бы за издыхающего. Но я ни секунды не сомневался, что в тот момент он не чувствовал ни холодных капель дождя, падавших на лицо, ни груза прошлых лет, проведенных в муках заточения и омытых кровью. Я поглядел на Фермина, как будто приросшего к полу, бледного и сконфуженного видом бывшего сокамерника.

— И мы дадим ему просто так уйти? — спросил я.

— Есть идея?

Выждав из осторожности хрестоматийную минуту, мы выскочили на улицу, закутавшись в широченные темные плащи и вооружившись зонтиками пляжного размера. Фермин приобрел их на портовом рынке, собираясь использовать не летом, а зимой для пикников с Бернардой на пляже Барселонеты.

— Фермин, с этой амуницией мы производим шум, и не меньше, чем петухи на птичьем дворе, — предостерег его я.