— Вот, — сказала Морриган, откидывая одеяло. — Ложись!

Весь дрожа, я рухнул на кровать прямо в мокрой куртке и грязных ботинках и перевернулся на бок.

Морриган наклонилась надо мной.

— Ты когда-нибудь поймешь, что у тебя есть пределы? Да, ты можешь жить в их мире, можешь даже выжить, но ты никогда не будешь одним из них! Для этого у нас нет ни сывороток, ни тоников. Послушай, сколько бы ты над собой не издевался, все бесполезно. Ты не сможешь жить жизнью, какой живут они.

Я не стал говорить ей об абсурдности термина «они». Этими «они» были все жители Джентри, равно как и все обитатели Дома Хаоса. И только я не принадлежал ни к тем, ни к другим. Заблудший странник, всюду чужой.

— Я не хочу жизнью, как они, — прошептал я дрожащим и срывающимся голосом. — Я хочу своей!

— Замечательно, но для этого тебе нужен тоник, а еще ты должен внимательнее относиться к своему здоровью. До сих пор ты себя совсем не берег, но теперь ты здесь, в безопасности, и мы очень хотим о тебе позаботиться.

Она вынула носовой платочек и обмакнула его в лужу рядом с кроватью.

Мокрым платочком Морриган вытерла мне лицо, стерла черные полоски от кошачьих усов Элис.

Закончив, она наклонилась и прошептала мне на ухо:

— Я испугалась, что это с тобой сделала моя сестрица. Увидев тебя в дверях, я подумала, что она послала Кромсателя, и тот тебя искалечил.

Я покачал головой, давая понять, что ее сестрица тут совершенно не при чем. И никто меня не калечил.

— Я любила свою сестрицу, — призналась Морриган, промокая мне веки платочком.

Вода была холодной, пахла прудовой тиной и палой листвой, но очень приятно охлаждала лицо. У меня даже закралась мысль, что, может, это действительно мой дом, хотя мне совершенно не хотелось жить в этом странном и жутком месте.

Ручки Морриган были маленькими и заботливыми.

— Я ужасно ее любила, но настал момент, когда даже я не смогла быть с ней заодно. Как ты думаешь, это лицемерие — любить кого-то, но при этом критиковать его поступки?

Я сморгнул воду с ресниц и промолчал. Глупый вопрос. Какие могут быть правила или инструкции, если речь идет о любви?

— И я совершила очень плохой поступок, — прошептала Морриган, забираясь на кровать и сворачиваясь клубочком у меня на ногах.

Углы комнаты мягко расплывались, полог надо мной уходил в бесконечность. Я весь словно оцепенел; похоже, лекарство, впрыснутое Джанис, сняло боль, но взамен принесло слабость, пустоту в голове и состояние беспомощной обдолбанности.

Морриган поворочалась и улеглась на подушку рядом со мной.

— Время от времени моя сестрица ворует детишек. Не для дела, а просто так, чтобы держать при себе. Один нравится ей, потому что симпатичный, другой — потому что забавный. Однажды она похитила девочку, очень милую умненькую девочку, и забавлялась с ней, как с куклой.

Признаться, я прослушал половину истории, но понял, что Морриган почему-то считает, что держать детей в качестве домашних зверушек куда хуже, чем похищать их для жертвоприношения.

Я закрыл глаза и представил себе маленькую девочку, светловолосую, одетую для церкви в нарядное голубое платьице. Картинка была выцветшей, но знакомой, покрытой трещинками, словно ее несколько раз складывали, и, наверное, я бы все понял, если бы не белые огни и не шум в голове.

Морриган покрутила в руках платочек, провела уголком по моему лицу.

— И я вернула ее домой. Вошла в комнату сестрицы, в глубине Дома Мистерий, и забрала девочку. А потом отвела ее домой, к семье. Я поступила правильно, но моя сестрица возненавидела меня за это. Вскоре после этого наверху пересохло озеро, и с тех пор его вода заливает наши туннели. Моя сестрица забрала из города радость и посылает туда непрерывные дожди. — Морриган прильнула к моему уху и тихо-тихо, с искренней печалью, прошептала: — Я предала ее, и с тех пор мы с ней чужие. Она до самой смерти будет наказывать меня за ту маленькую девочку.

Я кивнул, не открывая глаз. Влажная ткань остудила мое лицо, и я понял, откуда знаю эту выцветшую картинку. Я тысячу раз видел ее в коридоре, когда проходил мимо застекленного стеллажа с чайными чашками и голландскими статуэтками.

— Моя мама, — сказал я, и мой голос прозвучал хрипло и незнакомо, будто кто-то чужой прошептал эти слова у меня над ухом.

Я проснулся в темноте на огромной кровати Морриган, одеяло запуталось у меня в ногах. От постельного белья исходил пыльный и незнакомый запах, напоминавший запах чужого чердака.

Когда глаза привыкли к темноте, я стал различать предметы. Первым делом я заметил огромный кукольный домик, а напротив — тяжелый туалетный столик с зеркалом.

Морриган спала у меня под боком, засунув палец в рот и прижимая к груди довольно грязную куклу. Волосы упали ей на лоб, сейчас она выглядела непривычно безмятежно, как ребенок.

Я выпутался из одеял и спустил ноги с кровати. Место укола под локтем еще пощипывало, но я чувствовал себя лучше, чем сразу после инъекции, и много лучше, чем того заслуживал, учитывая, что совсем недавно у меня во рту побывал язык Элис.

Оставив Морриган сладко спать на огромном ложе, я вышел из спальни в фойе, прошел по коридору и выбрался под дождь.

Когда я добрался до дома Росуэлла, фонарь над его крыльцом уже не горел, а машина стояла на подъездной дорожке. Было хорошо за полночь, на первом этаже свет был выключен, но в темноте светилось окно Росуэлла. Спрятавшись в тени гаража, я встал на край цветочной клумбы, заботливо высаженной его мамой, и набрал Росуэллу сообщение, чтобы он спускался.

Он встретил меня у черного хода и, видимо, хотел что-то сказать, но я замотал головой. Росуэлл пожал плечами, указав рукой в сторону Литейного парка. Мы прошли через два квартала, не обменявшись ни единым словом.

В парке Росуэлл направился к деревянному столику для пикника на краю детской площадки, сел на лавку и положил руки на стол; он был в толстовке с капюшоном, рукава куртки опущены до запястий. Я посмотрел на него и понял, что мы все привыкли к этой собачьей погоде, научившись жить в вечном дожде без зонтов и плащей. Просто ходили насквозь мокрые, только и всего.

Я сел рядом с Росуэллом, пытаясь прокрутить в уме, что собирался ему сказать, горло саднило, и никакие слова не казались подходящими.

— Это… Чем занимался?

Он пожал плечами.

— Собирал телефонные часы и ждал весточки, что ты не умер. Я тебе звонил, но ты даже голосовой почтой не ответил.

Он говорил небрежно, как настоящий Росуэлл, но от его взгляда мне было не по себе.

Росуэлл обернулся и накрыл мою руку своей, резко, не то схватил, не то ударил.