— Ты меня жуть как напутал. Что это было?

Я смотрел на пустую площадку, на ржавую горку и брошенные качели, и пытался вести себя, как нормальный человек. Сердце бухало как перед выступлением на уроке. По другую сторону невысокой ограды виднелась гора отходов, смутной громадой вырисовывавшаяся на темном фоне неба и деревьев.

Я чувствовал на щеке пристальный взгляд Росуэлла.

— Хорошо, — сказал он, наконец. — Ничего личного, но в последнее время ты ведешь себя страннее, чем обычно. Не объяснишь, что происходит?

Сердце билось так быстро, что было больно. Прежде чем ответить, я закрыл глаза.

— Я не настоящий.

Росуэлл рассмеялся коротким невеселым смешком, похожим на лай.

— Нет. Ты настоящий. Другой вопрос, что ты, возможно, законченный псих, но сейчас я точно разговариваю не сам с собой!

Это было как избавление. Я должен был быть счастлив, но почему-то у меня чуть не разорвалось сердце. Я сгорбился над столом и закрыл голову руками.

— Что с тобой? — спросил Росуэлл очень тихо. — Просто скажи, почему ты такой?

Вопрос прозвучал так, будто не хватало какого-то ключевого фрагмента, чтобы я мог стать целым и таким же нормальным, как все вокруг!

Я уставился на траву, потому что не мог поднять на друга глаз. А потом рассказал ему все, только по частям. Про открытое окно и жалюзи, про колыбельку и то, как Эмма не испугалась, как просунула руку сквозь прутья и дотронулась до меня. Я рассказал ему, что всего лишь подкидыш, паразит, типа кукушонка или птенца коровьего трупиала.

Я ждал, что Росуэлл назовет меня вруном или снова заявит, что я псих. Джентри хорошо умел хранить свои тайны, здешние жители привыкли закрывать глаза на фрагмент картинки, который им не нравился.

Детская площадка располагалась в конце парка, за бейсбольными полями и огромным прямоугольником скошенной травы. Когда я был маленьким, мне очень хотелось именно играть здесь, но приходилось довольствоваться играми на траве — сначала в салки, потом во фрисби и тач-футбол. Росуэлл никогда не спрашивал, почему я сторонюсь рукохода и каруселей.

Он глубоко вздохнул, обернулся на улицу.

— В моей семье никогда такого не было, — сказал он после долгого молчания. — Ну то есть похищения или подмены. С нами такого не случалось.

Целую минуту я не знал, что ответить. Это было очень смелое заявление, имея в виду историю славного города Джентри.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Понимаешь, похоже, что в разное время такое произошло здесь практически в каждой семье. У всех найдутся отцы, двоюродные братья, бабушки или прадеды, которые могут рассказать историю о каком-нибудь своем родственнике, который сделался до жути странным, а потом вдруг умер.

Росуэлл с ухмылкой покачал головой.

— Но в семье Ридов такого не было.

Я во все глаза уставился на него.

— Почему?

Росуэлл пожал плечами.

— Мы заговоренные. — Он сказал это будто в шутку, но абсолютно серьезно.

Росуэлл был жизнерадостным, энергичным и неунывающим. Он был идеальным сыном, о котором могла мечтать любая нормальная семья. Если бы я мог быть на него похожим, хоть немножко, моя жизнь сложилась бы иначе. Я вспомнил слова Морриган. Главное — намерение. Если ты веришь в то, что ты заговоренный, способный, симпатичный и популярный, то таким ты и будешь.

Улыбка сбежала с лица Росуэлла. Он уставился на свои ботинки.

— Не то, чтобы я чувствовал себя виноватым…

— Но чувствуешь?

Кивнув своим ногам, он невесело улыбнулся.

— Может, ты поэтому со мной дружишь? Ты об этом не думал? Типа, ты закрываешь глаза на мои странности, потому что сам странный, только по-другому?

Росуэлл оторвал взгляд от ботинок и посмотрел на меня.

— Не совсем так. Мне больно разбивать тебе сердце, но, поверь, взаимная странность — не единственное основание для дружбы. Бывают и другие. Ты любопытный тип. Кроме того, с тобой мне не обязательно постоянно быть счастливым, славным и душой общества. Хочешь начистоту? Мэки, если честно, ты урод каких мало, но с тобой легко разговаривать.

Конечно, было здорово узнать, что у Росуэлла были другие уважительные причины дружить со мной (помимо факта, что наших отцов связывала церковная служба), но это не меняло сути — не смотря ни на что, я оставался лживым, ненормальным и мерзким типом.

— Мэки Дойл мертв. Я — не он. Я вообще никто!

Росуэлл упер локти в колени и наклонился вперед.

— Мэки — это ты. Я стал называть тебя Мэки в первом классе — тебя, дубина, а не кого-то еще. Я никогда не знал никакого другого Малькольма Дойла. Если он мертв, мне жаль, но это ничего не меняет. Он — это не ты.

Я не мог поднять на него глаз.

— Ты… слушай, если ты это не всерьез, то лучше скажи прямо.

— Мэки, без обид, но, сколько я тебя знаю, ты всегда был чокнутым на всю голову. Но это не делает тебя никем. Если по чесноку, это делает тебя чертовски особенным!

Я впился пальцами в края столика.

— Это определяющее событие моей жизни, а ты относишься к нему, как к чему-то обыденному! Будто оно ничего не значит!

Росуэлл откинулся на спинку скамейки и поднял глаза к небу.

— А может тебе пора перестать считать его определяющим? Вообще-то жизнь людей не исчерпывается тем, что случилось с ними в младенчестве!

Я знал, что он прав, но его правота меня пугала. Я отвернулся, чтобы Росуэлл не видел, до чего мне не по себе. Не так-то легко поверить что то, что определило твою жизнь, было всего лишь преходящим обстоятельством!

— Сегодня вечером я свалял дурака, — запинаясь, выдавил я.

— Я уже понял. Когда ты забился в судорогах, я сразу смекнул, что ты здорово влип. Колечко в языке, да? Значит, она так сильно тебе нравится? Так сильно, что ты плюнул на все и решился ее поцеловать?

Я покачал головой.

— Она… она вела себя так, будто я нормальный. Совсем не странный, ни капли не другой. Словно я могу быть кем угодно.

Росуэлл расхохотался так громко, что я испугался, не как бы нас не услышали с улицы.

— Так вот, значит, как ты выбираешь? Тебе нужна девушка, с кем ты можешь быть кем угодно?

— Нет! — Я облокотился о стол и уставился на дождь. — Да нет, просто… иногда здорово тусоваться с теми, с кем не чувствуешь себя законченным уродом.

Какое-то время мы тихо сидели и смотрели на игровую площадку.

Росуэлл первый нарушил молчание. Он задал мне вопрос таким тоном, будто ему вдруг пришла в голову очень смешная мысль, и он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться в голос.