почитался старшей ветвью Ярославичей в той же степени, что и младшей. Не следует забывать, что именно в последней четверти XI – начале XII в. существовал политический союз старшей и младшей ветви Ярославичей, который был заключен в 1077 г. Изяславом и Всеволодом и поддерживался их сыновьями – Святополком Изяславичем и Владимиром Мономахом – вплоть до кончины первого в 1113 г.

Усилия Нестора были направлены на упрочение в древнерусской литературной традиции феномена, охарактеризованного М.Х. Алешковским как «парность», разработка которого получила продолжение у В.Н. Топорова, который писал, что, хотя Борис и Глеб княжили в разных городах, были убиты в разных местах, в разное время, при разных обстоятельствах, до самой своей смерти оставались разъединенными и образовали пару «лишь в некоей идеальной и вторичной по происхождению парадигме», тем не менее «благодатная парность Бориса и Глеба, достигнутая их подлинно христианской кончиной, противостоит греховной “двойственности” Святополка, их будущего убийцы, вызванной к существованию целой цепью предыдущих грехов»[355]. Однако зачем древнерусским интеллектуалам понадобилось прикладывать столько усилий для того, чтобы образовать «пару» из убитых «порознь» князей?

Вероятно, это связано с тем, что в историописании конца XI в. существовала необходимость подчеркнуть коллективность действий князей, единство («одиначество») раздираемого междоусобиями княжеского рода, олицетворением которой должны были служить его представители, удостоенные церковного почитания. Дело в том, что среди потомков Ярослава после 1073 г. началась длительная междоусобная борьба, в результате чего сыновья Святослава Ярославича были вынуждены отстаивать свое право на наследственные земли с оружием в руках. Получив удовлетворение своих территориальных претензий на Любечском съезде 1097 г., Святославичи в начале XII в. попытались получить патронат над сложившимся в Вышгороде княжеским культом. Это могло вызвать к жизни тенденцию, направленную на утверждение «равноправия» князей-мучеников, которая уравновесила бы политические амбиции разных ветвей Ярославова потомства и подчеркивала его единство.

В «Чтении» репрезентация событий 1072 г. имеет сходство с аналогичным описанием «Сказания о чудесах», которое обычно объясняют использованием общего источника – составлявшихся в Вышгороде церковных записок о чудесах Бориса и Глеба. Как полагали А.А. Шахматов и М.Х. Алешковский, вышегородская церковная запись лежала и в основе летописной статьи 1072 г., но позднее была сокращена[356], однако проверить это предположение невозможно: остается лишь констатировать тот факт, что в летописной традиции такой момент, как благословение митрополитом Георгием Ярославичей рукой Бориса или Глеба, не отразился вообще. Это кажется странным, учитывая его наличие в «Чтении» Нестора, которому также атрибутируется составление ПВЛ. В своем труде Нестор представляет политическую тенденцию, выгодную Изяславу и Всеволоду, но статья 1072 г., говоря словами А.Н. Ужанкова, является относительно нейтральной[357], из чего можно заключить, что к формированию ее текста Нестор причастен не был, иначе бы он не преминул вставить туда эпизод с благословением князей рукой Бориса, который устроил бы Святополка Изяславича и еще более сменившего его на киевском столе Владимира Мономаха. Но ничего подобного в статье 1072 г. нет. Напротив, как заметили И.И. Срезневский и К.Н. Бестужев-Рюмин, церковь, построенная Изяславом Ярославичем, в статье 1072 г. именуется «новой», но написать так можно было только в том случае, если в то время не существовало усыпальницы, которую в начале XII в. воздвиг Олег Святославич и куда тела Бориса и Глеба были перенесены в 1115 г., иначе церковь, построенная Изяславом, была бы названа «старой»[358]. С другой стороны, упоминание в конце статьи 1072 г. вышегородского наместника Чудина, который фигурирует в летописи под 1068 и 1078 гг. (а также в «Правде Ярославичей», упоминающей его в числе княжеских «мужей»), указывает на то, что летописное описание могло принадлежать какому-то современнику событий (по версии А.А. Шахматова, будущему игумену Киево-Печерского монастыря Никону), но не являлось синхронным, поскольку в тексте были использованы конструкции прошедшего времени[359]. В рамках гипотезы Н.Н. Воронина, отождествившего упомянутого в статье 1072 г. вместе с Чудиным Лазаря, настоятеля построенной Изяславом церкви, с Лазарем – игуменом Выдубицкого монастыря, упомянутым в статье 1088 г., и епископом Лазарем, занимавшим епископскую кафедру в Переяславле в 1105–1117 гг.,[360] можно предположить, что эта статья появилась после того, как Лазарь был переведен из Вышегорода в Выдубицкий монастырь.

Помимо «политической интерпретации» событий 1072 г. в историографии продолжается дискуссия об их каноническом значении. Исследователи, признающие на основании «Сказания о чудесах» факт причисления Бориса и Глеба к лику святых в княжение Ярослава, полагают, что в данном случае имело место обычное перезахоронение мощей[361], их оппоненты интерпретируют как официальную церемонию канонизации празднества 1072 г.[362] Как отмечал Е.Е. Голубинский, единственно законным основанием для канонизации на Руси служил факт совершения чудес, а «производство дела о причтении к лику святых, составлявшее, так сказать, канонизационный процесс, состояло в том, что подлежащей власти, если она не была очевидицею чудес, совершавшегося при гробе какого-либо подвижника благочестия, доносимо было о сих последних и что власть так или иначе удостоверялась в справедливости донесения», после чего в день кончины святого или в день открытия его мощей устанавливалось ежегодное церковное празднование его памяти. Собственно обряд канонизации заключался в том, что «в назначенный день совершаемо было в храме, в котором, под которым или близ которого находились телесные останки или мощи усопшего подвижника, торжественное богослужение более или менее многочисленным собором нарочно созванного окрестного духовенства с представителями предержащей власти или самою властью во главе»[363]. Под это описание в общих чертах подпадает как открытие останков князей-мучеников при Ярославе и митрополите Иоанне, так и перезахоронение их в новой церкви при Ярославичах и митрополите Георгии.

Возникшую дилемму можно разрешить, обратившись к тому же исследованию Голубинского, в котором сказано, что святые разделялись на почитаемых местно – в пределах отдельно взятой церкви, монастыря или епархии – и на тех, в отношении которых устанавливалось общерусское почитание. Таким образом, церемонию, имевшую место при Ярославе, можно рассматривать как установление местного почитания князей-чудотворцев, а церемонию, имевшую место при Ярославичах, – как установление их общерусского почитания. События, описанные в «Сказании о чудесах», с формальной точки зрения соответствуют критериям, названным Е.Е. Голубинским: прославление князей при Ярославе стало результатом их чудотворной деятельности, засвидетельствованной в присутствии предстоятеля русской церкви, который, узнав от князя о чудесах, происходящих на могиле его братьев, испытал одновременно ужас, сомнение и радость. Аналогичным во время перезахоронения князей в 1072 г. было поведение митрополита Георгия, который оказался «нетверд верою к ним». Но, с другой стороны, эти факты можно рассматривать и как проявления универсального агиографического «этикета» (вспомним, что, согласно «Легенде Кристиана», посланцы св. Вацлава также сомневались в нетленности останков Людмилы).

Как полагает А.Н. Ужанков, «официальная канонизация Бориса и Глеба как общерусских (т. е., надо понимать, общеправославных) святых во времена святительства в Киеве