Смех перешел в откровенный хохот. Рат дождался, пока все немного успокоятся, и продолжил:

– Но потом проходит немного времени, и ты уже понимаешь, что то, что тебе нравилось, пока ты был в совсем нежном возрасте, меняется на нечто совершенно иное. Тебе начинает нравиться рисовать, танцевать, путешествовать. В общем, вещи весьма простые, но все же гораздо более сложные, чем сосать пальчики, – он усмехнулся, – впрочем, многие на этом этапе и задерживаются. Просто вместо пальчиков во рту они используют шприц с дозой, а вместо любимой погремушки – любимый «Феррари»... Но это не предмет нашего сегодняшнего разговора. Я просто хочу показать тебе, что на следующем шаге роста тебе вполне могут понравиться другие вещи. И никто не помешает тебе заниматься тем, что тебе нравится. Потому что ты станешь по-настоящему свободной. И будешь поступать по своей воле, а не так, как захочется твоему животному. Ибо человек – это всегда некая точка на туго натянутой нити между высоким, божественным, и низким, животным. Но даже для того, чтобы просто оставаться на месте, приходится все равно постоянно прилагать усилия... так сказать, работать руками. Потому что даже если решишь, что все, ты уже стал человеком и больше никаких усилий прилагать не надо – тебя тут же утянет вниз.

Рат замолчал.

– И что, вера – единственный вариант? – подала голос Барабанщица.

– И нет, и да, – пожал плечами Рат, – на самом деле начинать ПУТЬ можно очень многими способами. Но потом все равно приходишь к Нему.

– Рат, – тихо спросил Даниил, – а как нам уверовать? Ведь, как я понимаю, просто начать носить крест, ходить в церковь по церковным праздникам, знать какому святому для чего свечку ставить, – этого мало?

Рат кивнул.

– Это точно. То, о чем ты говорил, на самом деле не вера. Это суеверие. То есть вера дольняя, суетная, внешняя. Ничего страшного, если внутри нее имеется настоящая, но если нет – то, в общем, совершенно не важно – ходишь ты в церковь или нет. Знаешь ли и читаешь молитвы – тоже. Все – зря.

– Так что, молитвы можно не учить? – обрадовано вскинулся Гаджет. И все засмеялись...

– И прийти к вере вы сможете только сами, – серьезно продолжил Рат, когда смех утих. Ибо у каждого устанавливается свое, только ему присущее единение с Ним. Так, чтобы кто-то взял и вложил в тебя это – не будет. Потому что невозможно. В каждом из вас – только своя частичка Его.

– Но... показать, чтобы мы хоть что-то поняли, можешь? – тихо спросил Данька.

Рат улыбнулся.

– Ну, если вы до сих пор вообще ничего не поняли, то я уже даже не знаю...

И все снова заржали. А когда отсмеялись, Рат внезапно поднялся на ноги.

– А насчет показать... Кто из вас знает какую-нибудь молитву?

– Я знаю, – отозвалась Барабанщица. – «Отче наш» подойдет?

– Вполне, – кивнул Рат, – давайте попробуем ее прочитать. Ты начинаешь, а мы повторяем за тобой.

Барабанщица кивнула и, набрав в легкие воздуха, начала:

– Отче наш...

И все повторили:

– Отче наш...

– Иже еси на небеси...

– Иже еси на...

– Что вы делаете? – тихо спросил Рат. И все внезапно вздрогнули. Такой явной была горечь или даже боль в его голосе, когда он произносил эти слова.

– Зачем?

– Что? – испуганно пискнула Немоляева.

– Зачем сотрясать воздух ничего не значащими словами? Для чего вы читаете эту молитву?

Гаджет удивленно пожал плечами.

– Ну... ты ж сказал...

– То есть ты считаешь, Борис, что молитву можно читать точно так же, как, скажем, объявляют станции метро или объясняют приезжему, как быстрее добраться до Кремля?

Они переглянулись.

– А... как? – спросила Катя.

Рат вздохнул.

– Мне казалось, что вы уже должны были это понять. Ну что ж, попробуем еще раз. Ответьте мне, для чего вы читаете молитву?

Все смущенно покосились друг на друга, но ответить никто не рискнул. Кроме Гаджета. Он пожал плечами и пробурчал:

– Так это... положено так.

Рат покачал головой.

– Хорошо. Тогда попробуем по-другому. Ответьте себе, для чего вы будете сейчас читать молитву?

– Чтобы... достучаться до него, – робко произнесла Барабанщица.

Рат медленно кивнул.

– Уже теплее.

– Чтобы... соединиться с Ним, – тихо пробормотал Данька.

– Вот, – оживился Рат, – так. Соединиться. Слиться. Стать частью Его. Получить силу, жизнь, знание, увидеть Путь, осознать бремя, что лежит на твоих плечах, – он замолчал и обвел их внимательным взглядом, а затем тихо... попросил: – А теперь попытайтесь прочитать ее именно так, чтобы вам все это удалось.

Некоторое время на полянке висела тишина, а потом Данька тихо-тихо прошептал:

– Отче наш...

В поселок они вернулись, когда уже почти стемнело. Слегка ошеломленные тем, что у них получилось... Ужин прошел в полном молчании, а потом они разбрелись кто куда. Рат же отправился в соседнюю избу, где у одного из тех гражданских, оказавшихся учеными, которых начальник полковника сумел мгновенно сорвать с места и отправить вместе с ними, была оборудована лаборатория. Двое других – старичок и женщина – приборами не занимались и таскались по холмам и перелескам вместе с Ратом, ребятами и парой спецназовцев, которые, по указанию Машкиного отца, сопровождали их команду в то время, когда они покидали поселок. Вроде как для охраны. Хотя какая охрана могла быть лучше Рата?..

Из лаборатории Рат вышел спустя буквально десять минут. И присел на завалинку, глядя в быстро темнеющее небо. Вдалеке послышался вой армейского уазика. Это возвращался еще вчера уехавший на аэродром отец Барабанщицы. Через пару минут уазик вынырнул из переулка и, разбрызгивая грязь, притормозил у первой избы. Полковник Кузнецов выбрался наружу и протянул Рату руку.

– Ну, как дела?

Рат молча пожал плечами.

– Понятно, – пробормотал полковник, подумав, а потом опять спросил: – Гостей не предвидится?

Рат серьезно посмотрел на него.

– Предвидится. Но, я думаю, несколько недель у нас еще есть.

Полковник озабоченно нахмурился.

– И что?

– Не волнуйтесь, Алексей Юрьевич, когда опасность станет реальной – я вас предупрежу, – спокойно пообещал Рат.

– Да уж, – хмыкнул тот, – хотелось бы... Ужинали?

– Мы – да, а вот что касается остальных – не все.

– Понятно. Ну, тогда и я пойду перекушу.

* * *

На ужин, состоящий из приготовленных Михалычем густых, наваристых щей с олениной (старик исповедовал принцип – три первых в день лучше, чем одно) и макарон с тушенкой, Алексей Юрьевич пригласил всю научную группу, которая, как выяснилось, также еще не ужинала. Так что первое время за столом слышалось только тихое прихлебывание и хруст разгрызаемых костей. И только минут через десять Алексей Юрьевич, отодвинув от себя пустую тарелку, повернулся к старичку и спросил: