Ежегодный городской пасхальный фестиваль проходил в старом городском театре, небольшом барочного стиля здании.

– Здесь акустика не очень хорошая, но вашему голосу это совершенно не страшно, – успокаивающе улыбалась фрау Вольц. Аля почти не волновалась, она выступала в последний день, в составе участников гала-концерта. Накануне она впервые в жизни купила настоящее концертное платье. Платье было самым недорогим из всех висевших в магазине, но Аля в него просто влюбилась. Блестящая шелковая ткань темно-коричневого, почти черного цвета, по подолу расшитое темно-золотыми пайетками. Узор был скромный, но эта золотая линия придавала платью элегантность. «Волосы я подниму наверх или сделаю наконец настоящую прическу в салоне». Аля находилась в приподнятом настроении – весна, цветущий город, оживление на улицах – все это ее немного растормошило. К тому же из разговоров с Вадимом она поняла, что никаких неприятных для нее перемен не будет, а приезд связан с ее дальнейшим обучением.

Конечно, Аля не существовала в вакууме – преподаватели, соседи по пансиону, с которыми она была если не в дружбе, то уж в добрососедских отношениях, подразумевали легкую болтовню и коротание вечеров в ближайшей кофейне, но по душам поговорить ей было не с кем. Разговоры с матерью носили бодрый, оптимистический характер и касались здоровья и учебы. Маленькая тонкая ниточка душевности исчезла в силу расстояния – опять возникшая строгость матери объяснялась страхом за живущую в отдалении дочь. Весной Аля впервые ощутила грусть, не имеющую причины. Эта грусть возникала по вечерам, когда из окна особенно сильно пахло речной свежестью.

Когда фрау Вольц увидела одетую и причесанную к концерту Алю, она только ахнула. Герр Утте машинально поправил очередной яркий галстук и откашлялся. Аля, убившая с утра два часа в парикмахерской, боялась вертеть головой – ей казалось, что волна волос надо лбом и тяжелый узел, собранный на макушке, рассыпятся. Фрау Вольц рассмеялась:

– Вам придется ожить, иначе выступать не сможете. А за прическу не бойтесь!

Алю объявили почти в конце, и она, машинально поправив завиток волос возле уха, вышла из-за кулис. Зал тонул в полумраке, лица зрителей видны не были. Аля вдруг вспомнила рождественский концерт в соборе. Там были свет, пространство, там не было такой четкой границы между зрителями, и казалось, что ты вместе с ними одно целое. Поэтому не было страха, не было волнения, а был восторг от торжественности и трогательности, которые создавало ее пение. Сейчас Аля, освещенная яркими софитами, глядя в темную яму зала, испугалась – в наступившей тишине она уловила настороженность. Дирижер взмахнул палочкой, и зазвучало вступление. Аля попыталась найти опору в знакомых звуках, но не нашла. Она почувствовала, как забилось сердце, как ослабли и неприятно дрогнули коленки. Аля в отчаянии посмотрела на дирижера, тот мельком улыбнулся, будто и не понял ее взгляда, тогда Аля вдохнула и запела. Она поняла, что ее голос дрожит и зал услышал и дрожь, и хрипотцу, но никто не проронил ни звука, стараясь не помешать. Аля выводила мелодию, почти не помня себя, она не понимала слов и лишь молила бога, чтобы как можно быстрее окончилось выступление и можно было уйти из этого ослепляющего круга света. Не помня себя, она обвела взглядом чуть освещенные первые ряды зрителей и вдруг увидела там Вадима. Тот сидел рядом с фрау Вольц и улыбался своей подопечной. Аля на мгновение растерялась, и вдруг радость вытеснила ее страхи, и она запела так, как пела на уроках фрау Вольц, – свободно и уверенно, но сейчас к этому примешивались радость встречи и гордость за собственные достижения.

Вадим летел в Зальцбург с тяжелым сердцем – его волновали отношения с Галей. Выяснилось, что жена – человек с неуступчивым характером, что за ее молчаливостью порой скрывается подозрительность, что помириться с ней сложно – на словах она соглашается с доводами, на деле – остается при своем мнении. Вадим, сам человек достаточно упрямый, немногословный и склонный к мрачной задумчивости, оказался в доме, где оба обитателя большей частью молчали. И в молчании одного из них чувствовались обида и враждебность. Это очень нервировало, тем более что работы в компании было много. Как иногда бывает, решение одной задачи становилось условием следующей. Вадим, прочитавший тьму иностранной литературы о деятельности продюсерских компаний, понял, что «продавать» выпестованный талант – это только полдела, выгодно контролировать все творчество, к тому же наиболее высокие доходы может приносить звукозаписывающая деятельность. И пока Аля училась петь, Вадим закладывал техническую базу и строил жесткую вертикаль продюсерского центра. Создание своей звукозаписывающей компании стало одной из самых важных задач, которую сейчас предстояло решить. Вадим понимал, что «сделать звезду» – значит не только найти талант, обучить его, воспитать, вывести на музыкальный рынок – необходимо сделать так, чтобы все услышали этот голос. Даже при плотном гастрольном графике в течение года новую звезду увидит ограниченное количество людей, в то время как покупка диска с записью по плечу каждому, и при грамотной раскрутке исполнителя доход от этого будет огромен. Вадим понимал, что первая их звезда – певица классическая и правила работы с ней должны быть особенными. Это на Западе есть сотни контор, агентов, менеджеров с солидным опытом. Здесь, в России, весь путь надо проходить заново, учиться прямо в процессе. Вадим нервничал – он был человеком совестливым и больше всего боялся за Алю. Заведя тот самый разговор об ответственности, Елена Семеновна попала в болевую точку. Самым сложным в деле, которое предпринял Вадим, оказался психологический компонент – чувство вины перед Алей не исчезало. Ему казалось, чуть просчитайся, и загубит он юную талантливую душу.

– Почему ты не можешь меня понять? – спрашивал он Галю.

– Потому что мы договаривались о другом. Мы договаривались о деле.

– Это тоже дело, это серьезный и очень доходный бизнес. В России мы будем первыми. Галя, мне сложно работать, я чувствую в своем доме «пятую колонну». Я вынужден все время оглядываться на тебя, продумывать каждое слово и каждый шаг – я боюсь, что ты не только не одобряешь мои действия, но и подозреваешь в чем-то предосудительном.

Несмотря на эти многочисленные разговоры, понимания они не находили. Вадим вздохнул с облегчением, когда сел наконец в самолет. Перед самым вылетом он еще раз переговорил с Бочкиным, направляющимся в Голландию подписывать договор с фирмой, поставляющей им звукозаписывающее оборудование.

– Бочкин, как ты думаешь, справимся? – Вадим только сейчас понял, в каком напряжении они живут все это время.

– А то! – успокоил его друг.

Вадим думал, что, увидев Алю, о которой преподаватели отзывались в самых лестных словах, он успокоится и обретет уверенность в своих действиях. Однако, сидя в зале и слыша, как Аля старается превозмочь волнение, Вадим понял, что он нужнее ей, чем она ему. Он увидел, как девочка повзрослела, какой законченной, определившейся стала красота ее лица, услышал ее голос – уже другой, умелый и, несмотря на нервозность, очень яркий и самобытный. Аля изменилась, но изменения были недостаточны. Это в Москве он представлял себе, что вместе с вокальным мастерством сразу же придут и зрелость, решительность, самостоятельность. Спустя почти год Вадим увидел того же самого ребенка, просто слегка повзрослевшего.