В самом верхнем коридоре, темном и протекающем, нахожу под разбитым световым люком кучную стайку белых шариков. Они шероховатые и очень твердые на ощупь. У меня на глазах очередной мячик влетает в пробоину и падает на пол коридора. Я вытаскиваю из ниши поеденный молью стул, ставлю его под световой люк, забираюсь и просовываю голову в дырку.

Вдали виднеется рослый старик с седой шевелюрой. На нем гольфы, джемпер и кепка. Длинной тонкой битой он замахивается на что-то, лежащее у него под ногами. Ко мне по высокой дуге летит белый шарик.

— Эй, впереди! — кричит старик. Наверное, ко мне обращается. Он жестикулирует, а мячик падает возле светового люка и отскакивает. Старик снимает кепку, упирает руки в бока и глядит на меня. Я спрыгиваю со стула и нахожу винтовую лестницу наверх. Когда я появляюсь на крыше, старика и след простыл. Но зато там траулер, окруженный рабочими и чиновниками. Он лежит за поврежденной радиобашенкой, спущенные баллоны свисают с ближайших ферм. Они похожи на обломанные черные крылья. Льет дождь, дует сильный ветер. Вздуваются и блестят полы плащей и непромокаемых накидок.

Тусклый и сырой ранний вечер. У меня болят ноги, урчит в животе. Покупаю сандвич и съедаю его в трамвае. Меня ждет долгий и утомительный спуск по однообразной винтовой лестнице к старой квартире Эрролов. К тому времени, когда добираюсь до нужного этажа, ноги уже как чугунные. В безлюдном коридоре я себе кажусь вором-домушником. Иду, держа перед животом ключ от апартаментов, точно крошечный кинжал.

Внутри холодно и темно. Включаю несколько ламп. Снаружи пенятся серые валы, а комната наполнена запахом йода и соли. Закрываю ставнями окна и ложусь на постель. Собираюсь лишь минутку полежать, дух перевести, но засыпаю и возвращаюсь на болото, где невероятные поезда гоняют меня по узким туннелям. Наблюдаю за тем, как варвар шествует в преисподней, где вой и скрежет зубовный; я — не он, я прикован к стене, я взываю к нему… А он идет размашистым шагом, неся меч в опущенной руке… Я опять на крутящемся чугунном мосту, сквозь который течет река. Бегу и бегу под дождем, а ноги болят, болят…

Снова просыпаюсь, весь мокрый от пота, не от дождя. Мышцы ног сведены. Звенит звонок. Полуобморочно шарю в поисках телефона. Снова звонки, и я понимаю, что это в дверь.

— Мистер Орр? Джон?

Встаю с кровати и приглаживаю разлохмаченные волосы. В дверях стоит Эбберлайн Эррол в длинном темном пальто, ухмыляется, как озорная школьница.

— Эбберлайн? Здравствуй. Проходи, пожалуйста.

— Ну как ты, Джон? — Она властно вторгается в комнату, оглядывается, приподнимает голову и смотрит на меня. — Все в порядке?

— Да, спасибо. Что если я предложу твой же стул? — Затворяю дверь.

— Можешь мне предложить моего же вина, — говорит она со смехом, крутнувшись на одной ноге и взметнув полы пальто. Ко мне плывут запахи каких-то резких духов и крепких напитков. У нее поблескивают глаза. — Вон там. — Она указывает на полузакрытый белой простыней шкаф. — А я принесу бокалы. — Она идет на кухню.

— Ты вчера вечером так внезапно меня покинула, — говорю, открывая шкаф. Там полки, полки, полки. А на полках — бутылки с винами и кое-чем покрепче.

— Что? — возвращается она с двумя бокалами и штопором.

Я выбираю вино, не слишком старое и дорогое на вид.

— Я решил тут осмотреться, а когда вернулся, тебя уже не было.

Она вручает мне штопор. У нее озадаченное выражение лица.

— В самом деле? — спрашивает неуверенно. На лбу пролегает складка. — Ах да! — Она улыбается, пожимает плечами, садится на застеленную простыней кушетку. Эбберлайн еще не сняла пальто, но мне видны черные чулки, черные туфли на высоком каблуке, что-то красное у ворота и краешек красного подола. — Я была на вечеринке.

— Вот как? — Я откупориваю бутылку.

— Хм. Не веришь — оцени мой наряд.

— Почему бы и нет?

Она встает и отдает мне бокал. Расстегивает длинное черное пальто, легким движением сбрасывает его с плеч и бросает на стул. Производит пируэт.

На ней обтягивающее платье из алого атласа. Длиной до колена, однако с разрезами до верха бедер. Когда она кружится, я вижу гладкую полоску белой кожи между густой чернотой чулок и краем черного же кружева. Высокий ворот почти скрывает тонкую черную горжетку. Плечи подбиты, лиф — нет.

Эбберлайн Эррол останавливается, упирает ладони в бедра и смотрит на меня. У нее голые руки; темный пушок на них создает эффект черного контура. Лицо с искусно наложенным макияжем, ироничный взгляд. Внезапно она поворачивается и сует руку в карман пальто и достает какие-то вещи. Сперва я их принимаю за другую пару чулок, но это оказываются черные перчатки. Эррол их надевает; они почти достают до локтей. Из ее горла вырывается смешок. Следует еще один балетный пируэт.

— Что скажешь?

— Как я догадываюсь, это была неформальная вечеринка? — Наливаю вино.

— Что-то вроде бала-маскарада. Я изображала женщину легкого поведения, но так нагрузилась… — Она прикладывает ладонь ко рту и смеется. И, взяв у меня бокал, делает реверанс.

— Эбберлайн, ты выглядишь просто сногсшибательно, — говорю серьезно и за это получаю очередной реверанс.

Она глубоко вздыхает и проводит рукой по волосам, поворачивается и идет неторопливо, постукивая костяшками по старому высокому буфету из темного, щедро лакированного дерева, проводит по нему длинными пальцами в перчатках. И пьет вино. Я смотрю, как она огибает зачехленную и незачехленную мебель, отворяет дверцы, заглядывает в ящики, приподнимает за углы белые полотнища, стирает ладонью пыль со стекол и инкрустации, неслышно напевая и отхлебывая вино маленькими глотками. Кажется, я на время забыт. Но я не обижаюсь.

— Ничего, что я пришла? — Она сдувает пыль с торшера.

— Ну что ты! Я очень рад.

Она оборачивается, на лице опять улыбка. Но уже в следующий миг она хмурится и глядит на серое море и дождевые тучи за окнами и кладет ладони на свои обнаженные предплечья, не выпуская ножки бокала из пальцев. Делает маленький глоток. Есть что-то странное и даже трогательное в этом жесте — быстром, вороватом, почти детском, неосознанно кокетливом.

— Замерзла. — Она поворачивается ко мне, и в серых глазах, кажется, сквозит печаль. — Не закроешь ставни? Там так холодно… А я огонь разведу. Хорошо?

— Конечно. — Ставлю бокал и иду к окну. Со стуком отгораживаюсь высокими деревянными панелями от сумрачного дня.

Эбберлайн убеждает старый газовый камин зажечься и, оставаясь перед ним на корточках, протягивает руки в перчатках к огню. Я сажусь поблизости на зачехленное белым кресло. Она смотрит на огонь. Тот шипит.

Через некоторое время она, словно очнувшись от дремы, говорит, глядя в камин:

— Как спалось?