В Нью-Йорке она прошлась по Бродвею, а также посмотрела в кинотеатре фильм «Морской зверь» — адаптацию знаменитой новеллы Германа Мелвилла «Моби Дик». Однако больше всего ее увлекала урбанистическая поэтика нью-йоркских небоскребов, увидеть которые она мечтала еще в России.

Через неделю Айн (так мы теперь будем ее называть — к тому моменту она уже неофициально изменила имя) отправилась на поезде к своим родственникам в Чикаго. Однако юную иммигрантку не занимал мелькающий за окном бесконечный пейзаж. Она думала совсем о другом — о своем будущем. Во-первых, у нее было всего около шести месяцев, чтобы решить проблему легализации постоянного пребывания в Америке. Айн принципиально не собиралась следовать советам уехать на время в Мексику или Канаду, а потом вернуться в США без визы. «Я не хочу жить здесь нелегально, — говорила она. — Когда-нибудь я стану знаменитой — и тогда об этом станет известно». Во-вторых, бережно прижимая ногами печатную машинку к стенке вагона, она размышляла о том, каким путем легче всего достичь известности. Айн понимала, что ее английский слишком далек от совершенства, чтобы она могла на нем писать прозу. И тогда ее осенило: для сценариев немых фильмов не надо в совершенстве владеть языком! Таким образом, она окончательно решила, что для начала проведет какое-то время у родственников в Чикаго, напишет несколько сценариев, а потом поедет в Голливуд, чтобы продать их.

Хотя ни одно ее художественное произведение пока не было опубликовано даже на родном языке, Айн не испытывала никаких сомнений в том, что ее творчество найдет признание. Возможно, эта уверенность подкреплялась тем фактом, что даже в Советском Союзе ей удалось напечатать две публицистические работы — и какие: брошюрки о враждебном для советских пролетарских масс буржуазном Голливуде!

На вокзале в Чикаго ее ждали улыбающиеся родственники: кузины Минна, Анна, Гертруда, тетя Сара… Несмотря на теплый прием, у Айн остались не самые приятные впечатления от Чикаго. Она вспоминала:

Почти всё время она писала сценарии. Единственным развлечением были прогулки с родственниками и посещение кинематографа. Как уже упоминалось, тетя Сара владела небольшим кинотеатром, в котором к тому же работала по вечерам в качестве тапера. Поэтому Айн почти каждый день бесплатно смотрела новые фильмы и, кстати, тем самым улучшала свой по-прежнему неуклюжий английский.

Первоначально предполагалось, что Айн будет жить в семье Анны Стоун в течение всего пребывания в Нью-Йорке. Но этот план пришлось несколько раз переиграть. По словам другой тети Айн, Минны Гольдберг, у гостьи из СССР были «очень странные привычки», которые Анна не смогла вынести. По этой причине новоявленная иммигрантка вскоре переехала к тете Минне. Однако через пару месяцев и та устала от племянницы — и вновь отослала ее к Анне; эти переезды повторялись еще не раз.

Что же так раздражало родственников в Айн? Как мы помним, в Петербурге — Петрограде — Ленинграде Алиса была любимицей семьи, ей разрешалось практически всё. По этой причине она совершенно не считалась с желаниями и привычками людей, у которых жила в Чикаго (и не только). К примеру, живя в семье работавшего с утра до вечера Гарри Портного, она начинала печатать на машинке около полуночи, а заканчивала рано утром, когда родственникам уже надо было собираться на работу. Спать под стук клавиш машинки было практически невозможно. Однако Айн принципиально не работала днем. Быть может, ей было сложно перестроиться из-за восьмичасовой разницы во времени между Нью-Йорком и Ленинградом? Но в любом случае следовало быть более внимательной к приютившим ее людям.

Другой пример: прежде чем принять ванну (а делала она это всегда поздно ночью), Айн предварительно надолго открывала кран, считая, что только так сможет обезопасить себя от бактерий. Минна вспоминала: «Если замолкала печатная машинка, то нам не давал спать звук текущей воды». Увы, как в этом, так и во многих других случаях Айн Рэнд твердо следовала провозглашенной ею концепции индивидуализма и не обращала внимания на чувства окружающих.

Интересно, что, несмотря на периодически вспыхивавшую тоску по родине, она вообще не говорила о своей семье, оставшейся в СССР. Это удивляло ее американских родственников. И всё же это было объяснимо: жизнь в России осталась в прошлом, будущее было связано только с Америкой, с писательской деятельностью и с карьерой — и лишь это для нее было важно. К тому же американские родственники, видимо, не знали, что Айн постоянно писала своим родным — и в письмах говорила о тоске по семье.

По воспоминаниям Минны Гольдберг, юная иммигрантка была совершенно счастлива в эти дни. Она много пела; любимым номером было исполнение песни «Гт Sitting on Top of the World» («Я сижу на вершине мира»). Пожалуй, именно такой она и чувствовала себя в те дни — свободной, талантливой, с успешной карьерой и бурной личной жизнью впереди.

Позднее, став знаменитой, Айн Рэнд никогда не забывала о том, что чикагские родственники сделали для нее. «Они спасли мою жизнь», — часто говорила она. Тем не менее сами родственники чувствовали себя обиженными. По их мнению, Айн действительно никогда не забывала про них, но… всё же была недостаточно внимательна к ним, учитывая, что они действительно спасли ее. Без них она никогда бы не смогла получить визу, перебраться в Америку, провести там несколько первых (и самых сложных) месяцев, улучшить свой английский, уехать в Голливуд, получить рекомендательное письмо к режиссеру де Миллю… Однажды Айн пообещала тете Мине, когда станет знаменитой, подарить ей «роллс-ройс» и соболью шубу — и, конечно, не выполнила обещание.

Тетя никогда не напоминала ей об этом. «Мне не нужен был “роллс-ройс”, — говорила она. — Дело было не в деньгах. Дело было в памяти». Или, к примеру, когда кузина Ферн Браун написала свою первую детскую книжку, она сразу послала экземпляр Айн. «Она так и не ответила на мое письмо, — вспоминала Ферн. — Так я поняла, что мы ей не интересны. Однако несколько лет спустя, когда она читала лекцию в Чикаго, она послала нам билеты, и мы, конечно, пошли. Она, похоже, была рада видеть нас».

К сожалению, доступные источники предоставляют разные, порой противоречащие друг другу, сведения относительно времени, места и обстоятельств превращения Алисы Розенбаум в Айн Рэнд. Попытаемся разобраться с этой важнейшей проблемой при помощи архивных источников и данных лингвистики.

Мало кто обращал внимание на то, что у героини нашей книги начиная с раннего детства было множество прозвищ и псевдонимов. Для семьи и родственников она была Алиской. Из-за интереса к динозаврам и новелле Артура Конан Дойла «Затерянный мир» ее называли Дакт Первый (видимо, это была аллюзия на упоминающихся в книге птеродактилей), а младшую сестру Нору — Дакт Второй. В 1920-е годы прозвищ у Алисы было множество — к примеру, Сесил де Милль, по имени ее любимого американского режиссера. В 1925–1926 годах, когда Алиса собиралась покинуть Ленинград, семья стала шутливо называть ее Американкой. В свою очередь, сам Сесил де Милль, познакомившись с Айн Рэнд в США в 1926 году, в шутку прозвал ее Caviar[33].