Есть Указ и есть «этика с ее человеческим фактором»… События августа 1991 года позволили «псевдодемократам» уничижительно говорить о заслугах отечественной разведки в делах создания атомной бомбы.

В разгар бесплодного спора «кто важнее в появлении в стране ядерного оружия — ученые или разведчики», на страницах прессы выступил создатель водородной бомбы академик Юлий Харитон: «… по существу, в те годы в кратчайшие сроки была создана новая отрасль науки и техники — атомная. Изготовление первой атомной бомбы требовало огромных усилий многих ученых, инженеров, техников, рабочих…» (1994)

В начале 90-х годов до сознания каждого участника в создании отечественного ядерного оружия — ученого, инженера, производственника и разведчика — неоднократно доводил, как аксиому, мысль разведчик-атомщик Анатолий Яцков: «Бомбу делали ученые, а не разведка: разведывательная информация сама по себе ничего не стоит. Она может быть полезной только тогда, когда попадает на благоприятную почву…»

«Благоприятной почвой» была готовность нашей науки воспринять информацию разведки. Ученые и разведчики работали в одной упряжке и делали одно общее дело. Казалось бы, и сама разведка выступает в лице одного из ее руководителей в поддержку версии: «Атомная бомба — не такое устройство, которое можно где-то подсмотреть, а потом скопировать. Если бы наша наука не подошла вплотную к постижению тайн атомного ядра, она просто не могла бы понять и оценить информацию, которую добывала разведка по ядерной проблематике» («НГ», 10.06,1994).

Официальную позицию о роли разведки в «атомных делах» историограф Барковский изложил на конференции в своем докладе «Участие научно-технической разведки в создании отечественного атомного оружия». В нем он ссылался на компетентное мнение Анатолия Яцкова (Дубна, май 1996).

И тем не менее, споры — спорами, но в канун нового столетия в РАН и Минатоме проводился в Москве симпозиум, посвященный 275-летию АН и 50-й годовщине первого испытания советской атомной бомбы. Тогда с трибуны был сделан доклад «Атомная бомба как академический проект. Создание в СССР ядерного оружия можно уподобить технологическому подвигу». Вице-президент РАН Владимир Фертов говорил: «Только из фундаментальной науки могли возникнуть новые направления типа атомный проект…»

Но… участвовала и разведка. Лаборатория № 2 заработала в марте 1943 года. А информация от разведки шла с 1940 года, хотя она и не попадала сразу в руки ученых. Это к слову о «спусковом крючке», нажала на который именно разведка. И, как замечал Барковский, именно в это время «в СССР был создан Специальный комитет по проблеме атомного оружия во главе с Лаврентием Берией, а научным руководителем „Уранового проекта“ назначили Игоря Васильевича Курчатова. Он получал нашу (разведывательную) информацию регулярно до самого дня своей смерти».

Барковский разъяснял причину столь непопулярного на первых порах мнения в среде ученых-атомщиков о факте якобы участия разведки в «атомных делах»: «Кроме Курчатова, никто не знал, что в деле создания оружия помогала информация разведки. Он корректировал всю работу в соответствии с полученными сведениями и реализовывал их в виде советов или ориентировочных соображений… Благодаря его тактике все считали, что бомбу сделали сами ученые, и никто им не помогал…»

Но были и такие оценки полученных от разведки материалов: «Наличие такой информации на многие месяцы сокращает объемы наших работы и облегчает выбор направлений» (А. Иоффе) или «полученные материалы заставили нас по многим вопросам пересмотреть свои взгляды и установить три новых для советской физики направления работ…»(И. Курчатов).

И не потому ли, в который раз, правомерно мнение историографа-государственника Владимира Барковского в его категорическом утверждении о позиции разведки в этом запутанном «атомном ажиотаже»: «Конечно, бомбу сделали наши ученые, а разведчики только получали информацию о том, что и как делается в Америке. Но благодаря нашей работе были существенно сокращены сроки изготовления первой советской атомной бомбы…»

Вокруг атомной бомбы. В новом столетии вопрос об участии научно-технической разведки госбезопасности в создании отечественного ядерного оружия все еще не поддерживается в некоторых ученых кругах, а об ее участии в «делах космоса» вообще не говорится. Так, уже в первой половине 2016 года на экраны телевидения вышел замечательный документальный фильм о президенте АН СССР Мстиславе Келдыше. И гордость создателей фильма — участвующих ученых, историков науки, комментаторов очевидна и похвальна.

Один эпизод в этом фильме привлек внимание автора данной рукописи. Тогда ведущий комментатор говорил о замечательном «профессиональном союзе» трех ученых под знаком «К»: Келдыше, Курчатове, Королеве. Эти «три К», блестящие отечественные умы, завораживали автора, но в этом «замечательном треугольнике» он почувствовал некоторую «уязвимость» в его «устойчивости». Явно не хватало еще одного «К» — Квасникова. Ведь тогда «треугольник» превращался бы в «квадратуру круга»…

Все трое академиков: Мстислав Келдыш (академическое физико-математическое сопровождение), Игорь Курчатов (атомный проект) и Сергей Королев (космические программы) в разной степени, но постоянно опирались на действенную помощь отечественной научно-технической разведки, двадцать пять лет возглавляемой ее идеологом и стратегом Леонидом Квасниковым, а затем — его единомышленниками.

И трудно отделаться от мысли: это и есть «момент истины» и для Леонида Квасникова, и для научно-технической разведки, и для разведки, и для Отечества…

И не звучит ли пророчески, если будут высоко признаны заслуги Леонида Квасникова и в «делах с атомом», и в кибернетике, и в участии с ракетно-ядерным щитом и с программами космоса?! Они, его успехи, заслуживают адекватной оценки… рядом с тремя «К».

В стране должны широко помнить о подвиге разведчика-ученого, а ученые — что гений атомного величия нашего Отечества Игорь Курчатов «получал… разведывательную информацию регулярно до самого дня его смерти…».

В этой рукописи участие НТР в «делах с кибернетикой» и «делах с космосом» затронуты, но не так широко, как по атомной проблеме, ибо это особый разговор.

1905, 2 июня — в семье конторщика на станции Узловая Московско-Донбасской ж.д. родился сын Леонид.

1922 — окончил 7 классов школы-восьмилетки в Пензе, работал на стройке железной дороги.

1923–1926 — учился в профтехшколе НКПС в городе Туле, помощник машиниста и машинист паровоза.

1930–1934 — студент Московского института химического машиностроения, окончил с отличием; инженер химзавода в городе Дзержинске Нижегородской области.

1935–1938 — аспирант МИХМа, работал в спецкомиссии Наркомата оборонной промышленности; внедрил автоматизированную технологию снаряжения боеприпасов.