повествователя со старинной арлекинадой, в чем находит отражение ностальгия Набокова по художественной атмосфере его молодости – эпохе Серебряного века с ее увлечением итальянскими масками. Я уделю особое внимание смысловым расхождениям между англоязычным оригиналом романа и русскими переводами, в которых итальянские образы нередко исчезают или теряют первоначальное значение. К сожалению, итальянский контекст в переводе частично утерян.

В одном из интервью Набоков признавался, что «любит сочинять загадки с элегантными разгадками» [Nabokov 1973: 16]. Следуя приглашению, заявленному автором в заголовке, в этой главе проанализирована арлекинизированная канва романа, причем особое внимание уделено эстетическим и художественным принципам итальянской комедии дель арте. Внимательное прочтение англоязычного оригинала позволяет отыскать многочисленные текстуальные отсылки к итальянской комедии дель арте, которые искусно завуалированы повествователем на манер реек, скрытых от глаз слоем штукатурки. В своем последнем завершенном романе «Смотри на арлекинов!» Набоков создает интертекстуальный диалог между старинной комедией дель арте и литературным творчеством, одновременно отвешивая последний поклон своей молодости, пришедшейся на эпоху русского модернизма с его увлечением образами и масками комедии дель арте. Набоковский Арлекин является носителем концепции жизнетворчества, трансформирующей жизнь в искусство и искусство в жизнь[52].

Большая часть романа была написана в Италии [Бойд 2004: 736]. Критический анализ романа через итальянскую призму позволяет утверждать, что Набоков был хорошо знаком с эстетикой и художественными приемами комедии дель арте, которые вплел в повествование. Более того, такие элементы набоковской прозы, как яркая театральность, стилизация и пародийность, словесные каламбуры, сознательный ввод читателя в заблуждение, маски, пантомимы, импровизация, и другие игровые приемы также устанавливают родство между творчеством писателя и комедией дель арте.

С русскими арлекинадами Серебряного века Набокова связывают многие биографические факты. Вот лишь некоторые из них: семья Набоковых была хорошо знакома с членами объединения «Мир искусства» Бенуа и Добужинским. Между 1912 и 1914 годом Добужинский учил Набокова рисованию [Бойд 2001:125]. Эндрю Филд, первый биограф Набокова, считал, что «использование Добужинским открытой стилизации, голой выдумки для того, чтобы подчеркнуть реальность и сделать ее более выпуклой, по всей видимости, оказало влияние на творческое формирование Набокова» [Field 1986: 26].

В одном из интервью, отвечая на вопрос, что он любил читать в детстве, Набоков назвал французского поэта Поля Верлена и Блока, творчество которых находилось под влиянием комедии дель арте и литературно-модернистского новаторства [Nabokov 1973: 42–43]. Набоков высоко ценил роман Андрея Белого «Петербург», в котором итальянские мотивы проходят через весь текст, а образы зловещего кроваво-красного домино и черной полумаски символизируют грядущие разрушения и театрализуют смерть. Карнавальность текста и итальянские полумаски напоминают читателю о том, что Петербург – это северная Венеция. Неврастеничный герой романа Николай Аблеухов, с его порывистыми движениями и непредсказуемостью поведения, во многом напоминает Арлекина [Nabokov 1973: 42–43, 57][53].

Еще одним важным связующим звеном между Набоковым и арлекинадами Серебряного века является Евреинов, который, как уже упоминалось, не только был страстно увлечен итальянской комедией, но и ассоциировал себя с образом Арлекина. Евреиновская теория театрализации жизни имеет много общего с художественным кредо романа «Смотри на арлекинов!». В 1925 году Набоков изображал Евреинова на литературном вечере в Берлине: разыгрывалась пародия на суд над пьесой Евреинова «Самое главное». Местная эмигрантская газета писала о том, что Сирин [псевдоним Набокова], загримированный под Евреинова, говорил о необходимости волшебного превращения реальности в трансцендентальную иллюзию [Field 1986:129]. В Париже писатели жили на соседних улицах, но виделись всего лишь раз; хотя встреча оказалась единственной, Филд берется утверждать, что Евреинов оказал огромное влияние на Набокова [Field 1986: 129]. В свою очередь, вдова Евреинова Анна была убеждена, что Евреинов существенным образом повлиял на последний роман Набокова [Golub 1984: 266–267]. Обсуждая связи между Евреиновым и Набоковым, В. Е. Александров отмечает: «Наиболее важным является то, что произведения и идеи Евреинова были широко доступны и известны в Европе в то самое время, когда Набоков становился писателем» [Alexandrov 1991: 213; Alexandrov 1995: 403][54].

В «Смотри на арлекинов!» воссоздана идея Евреинова о том, что идеальная форма существования в мире, полном лицемерия, – это жизнь человека творчества, постоянно создающего иллюзии, избегая при этом обыденности. Арлекинада Евреинова «Самое главное», написанная в 1921 году и сделавшая его всемирно известным, успешно ставилась в Европе и заканчивалась обращением персонажей к публике. Арлекин (звеня бубенчиками на рукавах) провозглашает:

Мы все здесь… считайте: Арлекин, Пьеро, Коломбина и доктор из Болоньи – любимые персонажи веселой арлекинады…

Мы воскресли, друзья мои!., вновь воскресли, но уже не для театра только. А для самой жизни, опресневшей без нашего перца, соли и сахара. <…> Слава нам – вечным маскам солнечного Юга! Слава настоящим артистам, спасающим своим искусством жалкие комедии несчастных дилетантов [Evreinov 2007: 107].

С. Бойм считает ностальгию главным двигателем творчества Набокова [Воуш 2001:262]. При анализе «Смотри на арлекинов!» Бойм уделяет особое внимание описаниям Советской России (куда Набоков никогда не возвращался) и поиску главным героем романа, Вадимом Вадимовичем, особняка предков. «Смотри на арлекинов!» отражает ностальгию стареющего писателя по атмосфере его юности – русскому модернизму с его излюбленными масками – и знаменует собой новый этап преемственности в арлекинизированном русском искусстве и литературе.

Роман был написан по-английски в 1973–1974 годах, но неотделим от русской культуры по нескольким причинам. Во-первых, главного героя, повествующего от первого лица, зовут Вадим Вадимович, или В. В. – инициалы самого Набокова. Критики усматривают в нем персонажа, «преследуемого его пишущим близнецом, тенью создателя, которого он никогда не узнает» [Wood 2005: 201]. Во-вторых, в романе постоянно возникают русские литературные аллюзии и многоязычные лингвистические каламбуры. Как тонко подмечает Карлинский, «в манере, напоминающей знаменитые появления на экране Альфреда Хичкока в каждом его фильме, Набоков включает русские литературные игры почти в каждый свой роман» [Karlinsky 1971: 2-18]. В-третьих, последнее стихотворение Набокова «Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих…», обсуждаемое в этой главе, имеет явную интертекстуальную связь с романом [Набоков 1979: 299].

«Смотри на арлекинов!» – роман-игра, роман-бурлеск, он воспринимается как псевдобиография или самопародия мастера, который в конце литературной карьеры решил ввести читателей и критиков в заблуждение, создав своего литературного двойника, с тем чтобы «смешать искусство с жизнью и фантазию с реальностью» [Johnson 1995: 330–340]. Преобладающая тенденция интерпретации романа расшифровывает его загадочное значение через сопоставление его внутренней реальности с жизнью и творчеством Набокова[55]. По мнению Бойда, роман «Смотри на арлекинов!» был литературным ответом Набокова Филду, поскольку написанная им биография привела Набокова в бешенство. Бойд пишет: «6 февраля [1973], в тот самый день, когда в