Он не смог разглядеть ее, пока не стало слишком поздно. Это как с сокровищем, которое нашел другой человек. Ее красота была не явного свойства, не очевидная цель, она требовала тонкости восприятия и мудрости – тем не менее сейчас Грэм видел истину. Для него все в ней было прекрасно. Разве спрятанный в золе драгоценный камень будет менее ценным, чем выставленный напоказ в красивом кольце? Вся разница в декорациях.

Если бы он мог получить то, что хотел, а не то, что требуется Иденкорту!

Борясь с искушением, Грэм закрыл глаза, отвернулся, поставил поднос с чаем, подхватил платье, плащ и бальные туфельки Софи и выскользнул из комнаты. Он просто не мог смотреть на нее и не вожделеть, но мог не дать ей уйти отсюда, пока не придумает, как обезопасить ее от последствий его неумелых попыток спасения.

Не говоря уж о том, что Софи следовало беречь от его похоти.

Софи не вылезала из ванны, пока вода совсем не остыла. Смыв с себя лошадиный пот и отмочив ноющие кости, она почувствовала голод.

В комнате нашлось несколько драных, но чистых полотенец, а больше – ничего. Как видно, придется снова надеть вечерний наряд.

Мысль о том, чтобы натянуть погубленное накануне платье на чистую кожу, была неприятна, но не так неприятна, как тот факт, что платье исчезло! Софи точно помнила, что бросила его прямо здесь, возле кресла. Она осмотрела комнату, допуская, что швырнула платье не глядя, когда голая поскакала к ванне. Та и вправду была хороша!

Но платье не нашлось. Значит, кто-то его забрал. А значит, обрывки полотенец, которыми она сейчас прикрывала грудь и бедра, – это ее единственная одежда.

Теперь она точно его убьет! Яд и кинжал – это слишком слабо. Сжечь на костре – вот это правильно. Софи откинула голову и дала волю своему гневу:

– Грэм!

В углу комнаты она заметила кучу пыльных чехлов от мебели. Обмотавшись так, что на виду оставалось только лицо и голые ступни, Софи несколько раз чихнула и целеустремленно выскочила из комнаты.

Общий грозный эффект был несколько испорчен необходимостью передвигаться очень мелкими шажками – мешали чехлы, но это заставило Софи быстрее шаркать по полу. Ее подгонял гнев.

Но Грэма она не нашла. Прошла по нескольким длинным коридорам, которые показались ей бесконечными. Ноги у нее замерзли и стали грязными. От мокрых волос застыла шея. А это что? Входная дверь?

Софи быстро засеменила по мраморному полу холла и пошевелила задвижку на двери. Задвижка даже не дрогнула. Заперто? Ее здесь заперли?

Софи не могла в это поверить и бессмысленно дергала холодную щеколду. О чем думал Грэм, когда оставлял ее здесь взаперти? Ну что он за идиот?! Приволок женщину в пустой дом, украл ее одежду и запер?

В щель под дверью вползла солнечная полоса и затанцевала на ее голых пыльных ногах. Она не сможет выбраться на свет. Вообще не сможет выбраться отсюда. Грэм, пустоголовый идиот, очевидно, уже забыл, где ее запер, и завтра постучит в двери Брук-Хауса, удивляясь, куда делась Софи.

Все пропало. Она едва ли сумеет покорить высший свет, если ее заперли в доме умалишенного. Кроме того, Софи уже сомневалась, что ей действительно хочется блистать в свете. В реальности это было довольно утомительно и, безусловно, скучно. Все оказалось совсем не так, как ей представлялось. Теперь ее волшебное платье исчезло, на лице больше не было пудры, а волосы, скорее всего, выглядят так, словно в них поселилась сова. И теперь она снова «просто Софи» и все.

Всю жизнь Софи считала, что ее проблемы связаны с тем, что она неправильно выглядит. Обыкновенные девушки никому не нужны. Обыкновенным девушкам не на что надеяться. Обыкновенные девушки должны быть благодарны за то, что у них есть.

Теперь выясняется, что дело было совсем не в недостатке красоты, ведь, несмотря на весь ее шик, она все равно может остаться ни с чем. Возможно, страшной была не внешность, а внутренний мир. Возможно, жизнь Софи складывалась так неудачно, потому что именно этого она и заслуживала, ведь она лгунья, воровка и притворщица.

Софи думала, что красота сделает ее жизнь счастливой, но ничего из этого не вышло. В результате всех своих усилий она оказалась заперта в огромном, холодном и, черт возьми, пустом доме!

Софи сильно лягнула дверь. Похоже, двери было все равно, а вот нога у нее запротестовала очень чувствительно. Хромая, шаркая, дрожа и бормоча слова, которые она и не подозревала, что знает, Софи вернулась в «свою» комнату, в основном ориентируясь по собственным следам в пыли.

В комнате Софи обнаружила поднос и нахмурилась. Был ли он здесь, когда она уходила? Она не заметила, но, возможно, потому что была слишком раздражена.

А может, Грэм спрятался где-нибудь, следил за ней и проскользнул в комнату, как только она вышла? Софи с подозрением огляделась вокруг, потом тряхнула головой и пробормотала:

– От голода ты становишься странной, моя дорогая.

Чай остыл, но Софи поставила чайник возле огня, чтобы согреть, а сама тем временем взялась за груши и ветчину. Быстро и аккуратно поела, выпила чай, снова помыла ноги в холодной воде и повозилась со своей пыльной тогой, чтобы в ней можно было ходить. Потом взяла кусок ветчины, который не смогла съесть, тщательно завернула его в салфетку и, за неимением лучшего места, сунула его в складку своей мантии. И принялась методично, комната за комнатой, обыскивать дом. Если Грэм рассчитывает, что она будет вести себя, как беспомощная принцесса в башне, на такую роль он выбрал не ту девушку!

Грэм не спал. После своего постыдного шпионажа он, чтобы успокоиться и разработать хотя бы какой-нибудь план, совершил долгую прогулку по полям Иденкорта. Все, что он увидел, только убедило его, что жениться на Софи невозможно. Лилу он теперь не вернет, но вот та, вялая, похожая на молочницу наследница могла бы подойти. Она, по крайней мере, не задушит его во сне. Вероятно, не задушит. Вот Софи сейчас наверняка об этом просто мечтает. Похоже, в последнее время он провоцирует женщин именно на убийство. Нет больше очаровательного Грэма. Нет больше беззаботного смеха и глупых, пустых игр.

Он прошел через скопление деревянных домиков, которые прежде были крепкими и удобными, а люди в них были довольны жизнью, если не сказать счастливы. Теперь дома превратились в гнилые развалюхи, большая часть из которых была вообще покинута и летела в пропасть вместе со всем имением.

Когда Грэм был ребенком, это поместье уже было довольно бедным, но приличным и милым. Когда он повзрослел, все здесь стало еще более убогим, но Грэм объяснял это своей возросшей требовательностью, а не истинной нищетой. Сейчас дела были хуже, чем прежде, и нельзя отрицать, что отец нанес имению последний удар.

«Кажется, я тебя ненавижу», – обращался в мыслях Грэм к тому громкоголосому, грубому человеку, которого почти не знал. «Точнее, знаю, что ненавижу. Как ненавижу каждую каплю твоей крови в своих жилах». Грэм считал, что он не такой, как отец и братья. Считал, что выше их по уму, воспитанности, утонченности, но на самом деле был всего лишь отполированной версией того же человека. Ради собственных удовольствий он так же бессердечно тянул из своих людей последнее, никогда не задумываясь об ответственности или самоограничении.