Городничий недаром сравнивает Хлестакова с мухой с подрезанными крыльями. Этой беспокойной мухе подрезал крылышки, конечно не кто иной, как сам естествонаблюдатель Гоголь.

…

Потеря и поиск — главная драматическая пружина многих текстов Гоголя.

Несчастный Ковалев носится по Петербургу в погоне за своим собственным носом. Встречается с людьми — требует или просит у них помощи. Потому что для этого коллежского асессора человек без носа — птица не птица, гражданин не гражданин, — просто возьми да и вышвырни за окошко!

Ковалев не хочет стать птицей, хотя и умеет, по крайней мере в метафорах автора, летать — обнаружив пропажу носа — он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицмейстеру. Метания Ковалева по Петербургу, его зигзаги и отчаянные наскоки — напоминают метания испуганной птицы в клетке.

Страшнее потери самого носа для Ковалева — потеря социального статуса, чина. Места на общественной лестнице, и тогда и сейчас заменяющего в России самого человека.

…

Мало посадить человеко-насекомых в стеклянный ларчик текста и запечатать фамильным гербом. Надо их заставить там бегать, летать, биться, показывать характер, развивать сюжет. В индийских фильмах для создания коллизии часто отрезают руки или ноги женихам или невестам.

И Гоголь не брезговал простыми мотивациями — членовредительством и всякими колдовскими кунштюками. Ковалеву он отрезал нос, бандуристу содрал кожу, отсек голову Ивасю, искусал Шептиху, заставил Бульбу собственноручно казнить одного своего сына и наблюдать казнь другого, застращал до смерти Хому и прокурора, оторвал руку и ногу Копейкину, сорвал шинель Башмачкину, а потом и значительному лицу, высек Пирогова и унтер-офицерскую вдову, оторвал бакенбарду Ноздреву, внушил чиновникам уездного города такой страх, что они сосульку, тряпку приняли за важного человека, совсем было избил Чичикова…

Для автора — обиженный и ищущий герой — идеальный объект для наблюдения. Он сам тянет сюжет, за ним надо идти следом, только и всего. Если он остановится — дать ему щелчка!

С гоголевскими героями все более или менее ясно — а за чем, за кем бегал Гоголь? Что искал? Какую красную свитку?

В молодости искал место для службы в Петербурге. Обратился за помощью к Фаддею Булгарину, даже похвальные стихи написал, в которых сравнивал Булгарина с Вальтером Скоттом. Получил по его протекции место. Служить, правда, не захотел. Только за жалованьем исправно заходил.

Искал тепло и покой за границей. Кочевал, кочевал по Европе. Заглянул и на Святую землю. И остался разочарован. Не Гробом Господним. Самим собой.

Писал, писал бесконечный второй том, да так и не написал…

Искал дорогу. Ехал, ехал… Куда?

Ковалев, не отнимая платка от лица, сел на извозчика и закричал отчаянным голосом:

— Пошел!

— Куда? — сказал извозчик.

— Пошел прямо!

— Как прямо? Тут поворот: направо или налево?

…

Так и Гоголь — сам не знал, куда ехал, зачем. Всю жизнь мотался.

Куда-куда… Туда же, куда мы все едем. На кладбище. Стоило суетиться?

…

Хотел стать профессором истории. Провалился. Искал места на театре. Не взяли. Поступил в чиновники, начал делать карьеру, репетиторствовал. Обрыдло. Ушел. Захотел стать проповедником, учителем жизни — осрамился.

Ради пропитания написал «Вечера». Тут подфартило — встретил Пушкина, Жуковского и прочих значительных лиц. С тех пор никогда не пытался делать что-то — как все, а только по блату. И во многом преуспел. Злодеи, изверги и гонители просвещения — николаи-бенкендорфы-уваровы — ему помогали, проталкивали, чуть не десятилетие содержали за границей…

Бегал он по Европе больше от морозов (еще крепко не любил — жидовских городов), бегал и от самого себя…

Жил, как все писатели в своих произведениях… Литературным хозяйством, словом, анекдотом… Танцевал на балах — только на бумаге. Покупал мертвые души — в тексте. Богател и беднел только вместе с Чичиковым. Старел и скряжничал вместе с Плюшкиным. Ел блинцы с Коробочкой. И на черте летал. И в бешеных казацких атаках участвовал…

…

Вы, может быть, думаете, что я только переписываю…

…

К концу жизни потерял любопытство, перестал мучить своих литературных героев, стал их даже жалеть, выпустил их из стеклянного ларца. И они разбежались — кто к Тургеневу, кто к Достоевскому, кто к Островскому или к Салтыкову, а позже и к Булгакову.

…

Почему Гоголь 27-ми лет от роду покинул Россию?

…

Бросивши отечество, я бросил вместе с ним все современные желания. Неперескочимая стена стала между им и мною, Гордость, которую знают только поэты, которая росла со мной в колыбели, наконец не вынесла. О, какое презренное, какое низкое состояние… дыбом волос подымается. Люди, рожденные для оплеухи, для сводничества… и перед этими людьми… мимо, мимо их…

(Гоголь — Погодину)

…

Да-да. Знакомое чувство. Из-за отвращения от соотечественников. И уязвленного самолюбия.

…

Погодин писал: «Там (в Риме) водворился и Гоголь, бежавший из Петербурга после разных неудовольствий и досад при представлении и напечатании „Ревизора“».

…

Какого рода были эти неудовольствия, нам открывает следующая цитата. Гоголь читал «Ревизора» русским в Риме на вечере в пользу художника Шаповаленко. Присутствовавший на представлении Иордан писал: «Я слышал, как многие, выходя, говорили: Этой пошлостью он кормил нас в Петербурге. Теперь он перенес ее в Рим».

…

Многие зрители и сами актеры-исполнители поняли — Ревизора как фарс, пошлость. Но не это уязвило Гоголя так, что он оставил Россию.

Посмотрев собственный спектакль, он испугался. Не непонимания публики. Нет. Представление «Ревизора» открыло ему его собственную природу…

Если бы кто увидел те чудовища, которые выходили из-под пера моего…

Гоголь заглянул в себя и понял суть своего писательства.

Его щелкоперство, его словесная потеха над сивыми меринами, свиньями в ермолке и кувшинными рылами, никак не хотела маскироваться под комедию нравов. Под сатиру.

Вышло как у Ноздревского Порфирия — хотел вычесать щенка (показать чиновников и посмеяться над ними), но еще и своих блох напустил (заразил их своими пороками, создал не живых людей, а мутантов).

…

Стасов писал: «…нам приходилось вступать в горячие прения с различными пожилыми… и не пожилыми людьми… уверявшими, что никакой натуры у Гоголя нет, что все его собственные выдумки и карикатуры, что таких людей вовсе нет на свете…»

…