href="ch1-32.xhtml#id604" class="a">534

И. Н. ЗАХАРОВУ

23 июля [5 августа] 1911, Капри.

И. Н. Захарову.

Милостивый государь мой!

Боюсь, что не сумею ответить на вопросы Ваши вполне удовлетворительно, ибо — извините великодушно! — вопросы Ваши имеют характер несколько готтентотский.

Например: вопрос 2-й:

«Какова техника чтения? (следует ли, напр., выбирать мысль и лучшие места по форме или же читать кряду…)».

Не представляю себе, как Вы, применяя эту «технику», будете читать «Войну и мир» или Флобера, «Дон-Кихота» или «Робинзона Крузо»? И как Вы найдете лучшие места в книге, взятой Вами в руки в первый раз? А также—какой толк может получиться от столь странного чтения, напоминающего питание обжоры, у которого уже испорчен желудок?

«Какое количество чтения необходимо вообще?» По способностям, по любви. «Могий вместити да вместит» возможно больше.

«Требует ли это занятие соответствующей жизни или же можно пока мириться с занимаемой мною должностью учителя?»

Чтение требует времени и одиночества. Я, например, будучи мальчиком, читал на печи по ночам, занавешивая огонь одеялом, чтобы не видно было, что я читаю, и чтобы наутро меня за это занятие не вздули. Хорошо также читать сидя под столом и оградясь непроницаемыми для огня предметами. В пустой бане. Вам, вероятно, нет надобности прибегать к таким ухищрениям, а потому — читайте просто сидя за столом

«Указать способ пользоваться вычитанным» — не могу, не понимаю, о чем идет речь. Однако — советую: не хвастайтесь прочитанным пред знакомыми, не выдавайте чужих мыслей за свои.

«Чем будет литература в будущем?»

Не знаю. Склонность к пророчеству у меня слабо развита.

«Как относиться к мнению, что литература «последнее убежище гонимых, не рабочих нового типа»?» Относитесь отрицательно. Отношение к литературе как к отхожему промыслу — цинично и подло. Богослужение — не ремесло, оно требует веры и любви, а литература — служение человечеству, кое создало даже и богов.

Если же эти «не рабочие» начнут вторгаться в литературу пятака ради — можно, не ошибаясь, сказать, что в будущем [она] станет продажной, пошлой и лишенной чести.

«Что читать?»

Рекомендую — начните с истории: с древних писателей, «отцов истории»: Геродота, Фукидида, Ливия, Тацита и так далее до Моммзена, Гиббона, они Вас научат, что надо читать попутно с ними, и приведут Вас — к самому себе.

Это — самое главное: найдите в хаосе событий самого себя и поставьте свою волю в ряд воль, творящих общечеловечье, доброе, против воль, препятствующих этому великому творчеству, в коем и заключен смысл жизни.

Искренно желаю Вам успеха.

А. Пешков

535

В. С. МИРОЛЮБОВУ

Между 16 и 23 июля [29 июля и 5 августа] 1911, Капри.

Дорогой Виктор Сергеевич!

Посылаю рукопись; прошу — чужим не давайте читать. Если можно — прочтите скорее.

«Кожемякин» пойдет со Шмелевым — «Записками человека» — Вы эту вещь знаете. В ней — по Пятницкому — 12 листов, и — таким образом — более ничего не нужно в книгу.

Что значит: «если я понадоблюсь на Capri»? Вам нужно ехать в Давос — ну и — валяйте! Но — огорчен я тем, что дурные мои пророчества сбылись и расстроили Вы себе здоровье в этом милом уголке. Досадно и обидно.

Сургучев сообщил, что послал Вам свои рассказ, дайте мне, пожалуйста, его адрес, не могу ему ответить.

Рассказ Язвицкого, посланный мною, на мой взгляд — плох: одна литература, а жизни — ни на семишник.

Удивительную штуку прислал костромской поп Леонид, о коем я Вам говорил, но — это начало большой работы и — не к спеху, а потому пока не посылаю Вам.

Будьте здоровы и бодры!

А. Пешков

536

В. С. МИРОЛЮБОВУ

Около 30 июля [12 августа] 1911, Капри.

Дорогой Виктор Сергеевич!

Посылаю Вам рукопись на сентябрь, и — освободите меня до января, в крайнем же случае — до декабря — ладно? Очень уж много работы.

Крашенинникова — не присылайте, я его литературу знаю.

Народ — бывает, очень. Недавно была О. Рунова, женщина умная, много знающая, наблюдательная. Ее бы — приласкать. Жаль — провинциальна она, очень.

Сытин в Карлсбаде был, писал оттуда, а где теперь — не знаю, наверное, в России — на ярмарке в Нижнем.

Странная какая публика завелась: Криницкий послал свою повесть нам и — в то же время — печатает ее в «Новой жизни»; Лев Шестов прислал мне рукопись Романова «Отец Федор», а она — уже напечатана в последней книге «Русской мысли».

Доброго здоровья!

А. Пешков

537

П. X. МАКСИМОВУ

5 [18] августа 1911, Капри.

Милый Павел Хрисанфович!

Получил три Ваши письма и карточку — спасибо за нее! По ней — Вы похожи на Башкина.

Давайте, поспорим немного:

Вы пишете: «меня тошнило от всех этих слов, выворачивало мне душу. Ой, господи, какая грязь, какая боль!» И спрашиваете: «неужели все это есть?»

Очевидно — есть. И Вы же сами говорите: «конторщики — это такая дрянь, что трудно себе представить. Потаскуны, б……ы. Говорят мерзости. Мой начальник —

старая развратная сволочь».

Ведь это Ваши слова и печальные наблюдения — не от Горького, а непосредственно от Максимова?

Но — имейте в виду: не следует искать в людях одно лишь дурное, ищите в них хорошее, и как бы ни ничтожно было оно — его показывайте себе самому и другим. Великий Шекспир вырос из невидимой глазу семенной нити, и все удивительное и бессмертное, все воистину человечье, чем мы гордимся, началось от ничтожного, незаметного. Не поддавайтесь ясно видимому, скверному, открывайте в «сволочах» с трудом различимое, хорошее, человечье.

Вы говорите: «Не видал Окурова. У нас, на юге, таких городов нет». Знаю, что ваши Окуровы поживее наших, но больше таких, как наши, их свыше 800. Да к ним же отнесите и города, подобные Симбирску, Пензе, Рязани, Калуге, — много их. И заключены в них великие миллионы русских людей.

Вам кажется, что герои мои не в меру «философствуют» — это тоже кажется и многим моим критикам, за это меня многократно и сурово осуждали. А я судей моих справедливыми не считаю и говорю: «Да, к сожалению, русский человек действительно «не в меру философствует», что доказывает вся наша жизнь: наши секты, наши партии, наша литература и — критики, осуждающие меня за излишек «философии».

Повторяю: мы все любим философствовать и мечтать, лучшую энергию свою мы тратим на мечты о добре, а делать добро — не умеем и не