Обычно в основе мифа лежит какое-то реальное событие, в данном случае все произошло с точностью до наоборот: миф стал основой реальности. Наслушавшись про подвиги несуществующей организации, немецкие подростки стали совершать действия, способные, по их мнению, переломить ход войны. Судя по воспоминаниям, они до последнего не теряли надежду, что их «детский крестовый поход» окажется более удачным, чем военные действия, ведущиеся регулярными войсками:

«Трудоемкая работа, заключавшаяся в копании траншей, была основной нашей деятельностью в период от четырнадцати до семнадцати лет. Это считалось уроком на выносливость, чтобы сделать из нас настоящих мужчин. Победа несомненно должна была быть за нами. Вера в непобедимость немецкого народа являлась неотъемлемой частью нашей жизни. Тот факт, что русские перешли границу на востоке нашей страны, нисколько не тревожил нас. Как и первые распространившиеся слухи о близком конце»[241].

Вера в чудо. Обращение к тайным знаниям, ко всему чудесному и необъяснимому как нельзя более устраивало Министерство пропаганды.

Этот метод действовал не на всех, но «радиус поражения» увеличивался, если призыв верить в чудо поддерживался крупным авторитетом.

Например, в 1940 году в геббельсовском министерстве решили использовать туманные предсказания Нострадамуса. По мысли Геббельса, средневековый провидец невольно должен был содействовать успеху начатой по приказу Геринга воздушной операции «Атака орла». В пропаганде, направленной в основном на население Англии, использовались следующие строки: «Альбион, когда гора извергнется с неба… придет твой последний час»[242]. «Извергающаяся гора» была объявлена иносказательным обозначением германских люфтваффе, и слух о предрешенном исходе операции обрел жизнь. Это не помешало англичанам успешно противостоять налетам и сорвать операцию люфтваффе, а Геббельсу оставалось утешаться мыслью, что уж на своем-то поприще он сделал все, что мог.

В самом конце войны, когда надеяться нацистским руководителям было, собственно, не на что, упование на чудо стало, пожалуй, одним из самых часто употребляемых пропагандистских приемов.

Так уж устроен человек, что каким бы рационалистическим складом ума он ни обладал, в критических ситуациях он зачастую предпочитает надеяться на лучшее даже в ущерб своему рационализму. Вот как описывают очевидцы проявления этой парадоксальной веры: «В последние дни нашего бегства и вообще войны мы наткнулись у околицы одного верхнебаварского села у реки Айхах на группу людей, рывших одиночные окопы. Рядом с землекопами собрались зрители – инвалиды этой войны в гражданском, однорукие и одноногие, и седые мужчины преклонного возраста. Шел оживленный разговор; ясно было, что это люди из фольксштурма, задача которых заключалась в стрельбе фауст-патронами по наступавшим боевым машинам. В эти дни, когда все рушилось, я не раз слышал высказывания, в которых звучала абсолютная уверенность в победе, напоминавшая веру в чудо».

Пробуждая иллюзорную надежду у населения Германии, Геббельс опирался на тот самый образ непогрешимого и всезнающего фюрера, который он создал еще в первые годы своей работы. Он надеялся, что население все еще помнит о том, что фюрер ошибаться не может. А раз так, то любое заявление от его имени будет раз за разом вызывать всплески энтузиазма:

«Фюрер сказал, что уже в этом году судьба переменится и удача снова будет сопутствовать нам… Подлинный гений всегда предчувствует и может предсказать грядущую перемену. Фюрер точно знает час, когда это произойдет. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в годину великих внешних и внутренних испытаний могли стать свидетелями чуда»[243].

13 апреля 1945 года, когда всякая объективная надежда на победу давно умерла, выяснилось, что скончался Рузвельт. Случившееся произвело сильнейшее впечатление на министра пропаганды, который вслед за своим фюрером каждый день погружался в область иррационального. Он связался с Гитлером по телефону, чтобы поделиться с ним своей радостью и своей верой:

«Мой фюрер, поздравляю вас, Рузвельт мертв! Судьба убрала с вашего пути величайшего врага! Бог нас не забыл! Чудо свершилось! Это похоже на смерть русской царицы во время Семилетней войны. Не зря предсказывали звезды, что во второй половине апреля нас ждет полная перемена событий! Сегодня пятница, 13 апреля, и этот день стал поворотным в истории!»[244]

Примеры того, как оказывалось психологическое воздействие на гражданское население Германии и на военных, можно было бы приводить бесконечно. В ход шло все: от игры на инстинктах до использования патриотических устремлений. Но об этом не рассказать и в двух книгах. Патриотизм, – это та кнопка, на которую Геббельс давил, не переставая. Старая циничная шутка о том, что государство называет себя родиной, когда ему что-то от тебя надо, оказалась актуальной и для данного народа, и для данного периода человеческой истории.

Странное впечатление производят последние записи Й. Геббельса. В них – описание военного положения, сведения о кадровых перестановках. Все, кроме осознания бессмысленности всяких действий. Все дневники, которые он вел ежедневно, тратя по 10 минут, чтобы надиктовать стенографисту текст, были адресованы тем, кто будет читать их спустя время. Геббельс не мог допустить того, чтобы в них сквозила истерика. Его задачей было донести мысль о том, что он – человек долга, который до последнего выполнял свои обязанности.

Между тем все двигалось к своему логическому завершению. Многие вещи происходили в последний раз. 19 апреля Геббельс последний раз выступил по радио по случаю грядущего дня рождения фюрера. 20 апреля, день пятидесятишестилетия Гитлера, был ознаменован тем, что последний раз собралось вместе руководство Третьего рейха. Помимо Гитлера и Геббельса в бункере присутствовали Гиммлер, Борман, Шпеер, Лей, Риббентроп и высшие чины вермахта. Несмотря на наигранно бодрое настроение, каждый из них думал лишь об одном: что делать лично ему в свете сложившейся обстановки. Гитлер не был исключением. Накануне своего дня рождения он высказывал мысли о том, что, по-видимому, переедет в Оберзальцберг, откуда постарается возглавить борьбу. Судя по всему, именно так и планировалось поступить. Но тут вмешался Геббельс, который начал свою последнюю пропагандистскую кампанию. У него уже не было технических средств воздействия на население Германии. Даже если бы и были, не до того сейчас было людям.

Последняя битва министра пропаганды шла уже не за умы измученных войной немцев, а за их потомков, которых на данный момент еще вообще не было на свете. Географически эта битва ограничивалась не пределами Германии, но пределами бункера. Главное было втолковать Гитлеру важность «моральной всемирной победы»[245], которая непременно последует, если фюрер найдет в себе силы возглавить сражение за Берлин и умереть как герой на его развалинах. Гитлер поддался уговорам. Битва за умы потомков началась. 28 апреля Гитлер пригласил к себе всех обитателей бункера и заявил им о своем решении уйти из жизни. В ночь с 28 на 29 апреля он сочетался браком с Евой Браун, затем покинул присутствующих, с тем чтобы продиктовать свое политическое и частное завещание. Оба завещания Геббельс подписал как свидетель. Согласно этому документу рейхспрезидентом должен был стать адмирал Карл Денниц, Геббельс назначался рейхсканцлером, а Борман должен был возглавить партию. 30 апреля после 15 часов Гитлер и Ева Браун покончили жизнь самоубийством. Борман отправил Деницу телеграмму, в которой говорилось, что тот стал преемником Гитлера, в ответ Денниц сообщил о своем согласии и передал свои заверения в преданности фюреру [246].