— Мы должны сесть в поезд, — говорит Джейкоб, одной рукой держась за локоть другой. — Я уверен, Ученый именно за этим привел нас в Миссию. Это место — вроде зала ожидания, где мы должны будем сесть на поезд в рай. Ладно, это странный зал ожидания, тут я с вами соглашусь. Он полон странных Правил, и правят им железной рукой. Это я понимаю. Но все равно это зал ожидания, — он тяжело вздыхает. — Через неделю мы будем есть в каких-то шикарных местах, нас поселят в роскоши и сделают героями, и мы будем смеяться над этими глупыми подозрениями. Тогда надо будет праздновать, а не думать, что же все-таки Ученый имел в виду. Он привел нас сюда, чтобы мы сели на поезд. Разве это не очевидно?

— Если так, почему он сам не сел на поезд? — возражает Эпаф.

— Он ждал нас, Джина — Источник. Наверное, он хотел сесть на поезд с нами и сам привезти нас в Цивилизацию, — Джейкоб раздраженно взмахивает руками. — Он бы в гробу перевернулся, если бы нас слышал.

— Как раз об этом был мой второй вопрос. Он в гробу. Если он ждал нас, почему покончил с собой? — спрашивает Эпаф.

Джейкоб нервно сглатывает.

— Не знаю, — отвечает он дрожащим голосом. — Может, он ждал, что мы вернемся намного раньше. На много месяцев и даже лет раньше. Когда мы не появились, возможно, он решил, что подвел нас и больше не заслуживает права вернуться в Цивилизацию. Но сейчас мы можем почтить его память, отправившись туда, куда он мечтал однажды нас отвести: в Цивилизацию.

Повисает тяжелое молчание.

— Не знаю, Джейкоб, — тихо говорит Сисси. — Прости меня, но что-то в этой истории с Цивилизацией не так. И в истории с самоубийством Ученого тоже. Думаю, лучше всего мы почтим его память, оставаясь настороже и думая головой. Нам надо узнать больше, прежде чем мы сядем в поезд.

— Как много времени это займет? Неделю? Месяц? Год? — Джейкоб смотрит на ожог на руке Сисси. — Мы не можем оставаться здесь бесконечно.

Сисси замечает его взгляд и убирает руку.

— Здесь у нас есть еда и крыша над головой, — говорит она. — Эта отметина, которую они сегодня мне поставили, ничего не значит. Просто царапина. Даже не больно, — она ободряюще улыбается ему. — Здесь с нами все будет хорошо.

Джейкоб смотрит в пол. В его глазах стоят слезы.

— Ты меня знаешь, Сисси, — голос у него дрожит. — Я никогда не буду оспаривать твое решение. Если ты говоришь, что тебе нужно больше времени, чтобы все выяснить, я тебе верю. Но постарайся выяснить это побыстрее, хорошо? И пообещай, что мы не останемся тут ни на день дольше, чем нужно.

Она подходит к нему и прижимает его голову к своей груди. Его напряжение тут же спадает, он обнимает Сисси за талию и вздрагивает, из-под его зажмуренных век льются слезы.

— Ни на секунду дольше, хорошо, парень? Ты первый узнаешь, что мы уезжаем. Ну, не надо плакать. Ты уже слишком большой для этого.

Джейкоб кивает, вытирает слезы.

— Дурак ты, вот что, — говорит Сисси, ероша его волосы.

Они располагаются на ночлег: трое младших мальчиков на кровати, Сисси на диване, Эпаф на ковре. Я уношу в коридор деревянный табурет, ставлю его к окну. Я хочу посторожить, говорю я остальным. На всякий случай.

Я слышу их голоса в комнате. Тихие и серьезные. Наконец они сменяются молчанием, потом тихим храпом: они дышат в унисон, даже не сознавая этого во сне. Мне хочется зайти в комнату, лечь на кровать. Они пустят меня, как всегда. Но вместо этого я остаюсь на табурете, как если бы прирос к нему, и смотрю в окно. Мне надо побыть одному.

Дождь, который, казалось, собирался идти сорок дней и сорок ночей, неожиданно прекращается. Спустя час, когда все капли с крыш успевают упасть вниз, ночь погружается в полную тишину. В облаках появляются небольшие просветы. Лунный свет проливается сквозь рваный небесный покров и расплескивается каплями по горам.

Джин.

Джин.

Он когда-нибудь говорил, почему тебя зовут Джин?

Мои мысли прерывает скрип половиц. Сисси, пепельно-бледная, как привидение скользит по коридору. Ее плечи, как шалью, накрыты одеялом.

— Почему бы тебе не вернуться в комнату? — тихо спрашивает она.

Когда я не отвечаю, она подходит поближе. Наши плечи почти соприкасаются, когда она выглядывает в окно. Рукав у нее закатан. Предплечье скрыто в тени. Я нежно беру ее за руку, поднимаю к свету. Рана выглядит еще хуже, чем раньше, из вспухшей плоти сочится жидкость.

— Ох, Сисси.

Она меняется в лице. С остальными она скрывала боль, ее глаза выглядели непрозрачными щитами. Но сейчас я могу видеть сквозь эту твердость — под камнем скрывались озера боли и гнева.

Она рассказывает, что помнит не так уж много. Помнит сонливость, которая охватила ее после съеденного супа, помнит, что ее куда-то несли, а потом ничего — до того момента, как снова оказалась у меня в комнате. И обнаружила клеймо на руке.

— Уверена, они меня обыскали, — шепчет она, и в этом шепоте слышна ярость. — Не знаю, что хуже: помнить или не помнить, что они это сделали.

— Прости. Я пытался тебя найти — мы пытались, с Эпафом. Но…

— Нельзя, чтобы это на нас повлияло, — говорит она спокойно, но я замечаю вспышку ярости в ее глазах. — То есть не пойми меня неправильно. Я разорвала бы их голыми руками, но мы не можем позволить себе отвлекаться. Самое важное сейчас, — она поворачивается ко мне, — выяснить, что там с этим поездом. Если я займусь своей личной местью, это нам помешает.

Влага от ее дыхания оседает на холодном окне и блестит в лунном свете. Ее рука слегка дрожит.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке, Сисси? — я тянусь отбросить волосы с ее глаз. — Слушай, может быть, нам просто собраться и уйти. В леса.

— Нет, — отвечает она. Очень тихо. — Куда мы пойдем? Как мы выживем? Скоро зима. Кроме того, Джейкоб прав. Может быть, поезд действительно отвезет нас в Землю Обетованную. Мы не можем просто отказаться от такой возможности — может быть, это лучший вариант из тех, что нас ждут.

Мы молчим. Облака становятся тоньше, а потом разрываются, пропуская в деревню лунный свет. Постепенно поза Сисси становится не такой напряженной. Выражение лица смягчается. Сисси наклоняется ко мне, наши плечи слегка соприкасаются. Неожиданно я очень остро чувствую прикосновение ее плоти. Все это время я держал ее за руку. Теперь я медленно отпускаю ее. Ее рука плавно падает вниз.

— В чем дело? — спрашивает она.

Я сглатываю:

— Ничего.

Мы опять смотрим в окно. Из комнаты доносится похрапывание.

— Ну же, — говорит она. — Нам надо отдохнуть. Возвращайся в комнату. Там полно места, и там тепло, — она берет меня за локоть. — Сон прочищает мозги. Может быть, утром мы что-нибудь придумаем.