— Стихи, это, конечно, очень бла-а-родно, а вот как там, в Париже, насчет баб?

— Я, — сказал Вова, — услышав этот вопрос, поперхнулся на полуслове и разом онемел! — Прикинь, — сказал Вовка, — этот подполковник точь-в-точь повторил слова героя повести Стругацких. Мгновенно пред моим взором, как живой, возник тот самый герой — дон Тамэо! Мне разом открылась истина: вот почему Стругацких читали, читают и будут читать! Просто все их герои взяты из реальной жизни! А жизнь — бессмертна! Ее многообразие — бесконечно!

После этой реплики, — продолжил рассказ Вова, — в комнате повисла тишина. — Кто и о чем думал в тот момент — я не знаю, но мне кажется, не о стихах, уж я — точно не о них! Вскоре молчание прервала прокурор:

— Спасибо, доктор, спасибо, — растроганно проговорила она. — Мне мужчины уже лет тридцать стихов не читали! Тронута, — и смахнула слезу с глаз.

— После этого, — сказал, грустно улыбаясь, Вова, — настроение как-то изменилось. Все поскучнели, примолкли, ушли в себя. А тут и вообще объявили посадку. Мы благополучно перебазировались в самолет и так же благополучно взлетели. В самолете все дрыхли без задних ног, и никого уже не тошнило. Домой я умудрился прибыть за полтора часа до наступления Нового года. И теперь у меня в памяти, — добавил Вова, — навсегда останется эта бессмертная реплика «дона Тамэо в погонах», стихи о любви, что я рассказывал в маленьком аэропорту среди ледяной тундры, и огромный мороженый таймень, которого я с трудом доволок на 6-й этаж — благо менты меня подвезли к самому подъезду. Вот так! Ничего вроде особенного, а впечатления — незабываемые, — улыбнувшись, закончил рассказ Владимир.

Сашка помолчал и, хитро улыбнувшись, добавил:

— Вован, рассказывая мне историю, выглядел очень довольным — прямо светился весь. Причем это было так искренне, что мне стало жалко, что это не я туда полетел. Хотя, что я? Я бы, кроме матерных частушек, ничего там сказать бы не смог, — закончил рассказ Сашка Брюханов.

— А что, интересный случай. И если бы мне в жизни случилось увидеть такую сцену, я бы тоже запомнил ее надолго, ибо Стругацких очень люблю, — ответил Миша Биттер.

— Так! — хлопнув ладошками по коленям, сказал Самуилыч. — Пиво и сказки кончились, начинается дельтапланерист. Пошли…

— А на фига нам вскрывать этого… планериста? Если он с двухсот метров навернулся? Что мы там увидим? — спросил кто-то.

— А представьте, что в него выстрелили с земли. Что тогда?

— Ну, если выстрелили, то да, то конечно…

Когда подходили к крыльцу морга, Самуилыч спросил у Сашки Брюханова:

— А ты в курсе, что было потом с тем экспертом? Ну, которого за ложные…

— Да, кажется, следствие ему мотало кишки на плетень месяца три, а потом просто уволили, и где он сейчас — никто в нашем Бюро не знает.

День промчался незаметно. Вопреки опасениям, исследование упавшего дельтапланериста много времени не заняло, потому что преподаватель куда-то торопился, и посему уже в половине второго мы были свободны. Потихоньку вся наша дружная компашка разбрелась по городу, и в общежитии мы собрались около 19 часов — слегка уставшие, довольные, раскрасневшиеся, причем раскрасневшиеся от разных причин. Быстренько собрали ужин и в той же комнате расселись по свободным местам.

— Ну, что будем делать? — спросил Миша Биттер. — Учить уроки или трепать языки о жизни наши грешные? Мнения, коллеги?

— Еще остается преферанс, — пискнул кто-то, лежащий у стеночки.

— Спать идти! — решительно рявкнул Некто с раскрасневшейся мордой.

— Так, нечего здесь разброд и шатания устраивать! — ответил Самуилыч. — Кто хочет, тот слушает и даже рассказывает, а кто не хочет — пусть спать валит! Кто начинает?

После недолгого молчания вызвался рассказать свою историю Юра Долгин, лицом сильно смахивающий на президента.

— Я расскажу про один, в общем-то, рядовой случай из практики судебно-медицинского эксперта, однако этот случай потянул за собой целую вереницу событий, которые… Впрочем, начну, да? — спросил он и оглядел собравшихся.

— Давай, Юрка… начинай… излагай, — раздались возгласы.

— Не обессудьте, но, рассказывая, я буду ходить, — сказал он и добавил: — Привычка такая выработалась: когда акты диктую — всегда хожу…

— Да ты хоть на голове стой, только излагай разборчиво, — сказал Миша, и Юра начал:

— История эта случилась в 1990 году, в сентябре месяце. Мы тогда в отделении работали вдвоем: я, салага — работал всего второй год после интернатуры, и мой шеф, заведующий отделением — дядечка предпенсионного возраста, часто болеющий.

— И нечего щелкать по горлу, — с некоторой обидой бросил Юрка Сереге Буркову, который с понимающей и ехидной ухмылкой пощелкал пальцем по своему горлу. — Если хочешь знать, я его вообще пьяным никогда не видел. Язвенная болезнь желудка была у мужика. От нее он и умер через три года: язвенное кровотечение… не успели даже довезти до больницы.

Юрка помолчал и продолжил:

— Вот и эта история началась, когда его не было. Пришел я утром на работу, и мне ночной санитар докладывает, что за ночь поступило «два мертвых клиента». Один из них — мужик 50 лет, хватанувший для опохмелки вместо «спиртосодержащей жидкости» уксусную эссенцию, от чего и помер. Другая умершая — девочка 16 лет! — была обнаружена, как написал в направлении участковый, без внешних признаков насильственной смерти. Причем была обнаружена не дома, а у знакомых. Этот факт меня несколько озадачил: люди в таком возрасте, как правило, внезапно не умирают, да к тому же не дома. Я еще подумал: или что-то обострившееся хроническое, или асфиксия, или несчастная любовь с какими-нибудь таблетками.

Первой решил вскрывать труп девушки. Правда, перед этим созвонился с участковым, и тот рассказал, что девушка поздно вечером пришла к своей дальней родственнице и, сказав, что ей плохо, что сильно болит голова, попросилась «полежать». Та, естественно, ее пустила, дала водички, и девушка прилегла на диван. А через полчасика хозяйка заметила, что та не дышит. Вот так! В больнице мне сказали, что эта девушка никогда не болела и на учете у врачей не состояла. В школе она уже пошла в выпускной класс, характеризовалась очень положительно и, кроме того, хорошо училась.

— Вот преимущество района, — перебил рассказчика Самуилыч. — Легко добыть массу информации об умершем, а это много значит! Не то, что в областном городе: зачастую на вскрытие идешь совсем вслепую. Извини, Юра, что перебил, — сказал он, — продолжай…

— …И я пошел на вскрытие. Сначала описал ее добротную одежду: черный тонкий облегающий свитерок, черная же юбка, причем довольно длинная. При этом мы с санитаркой уже осмотренную одежду снимали. Так вот, сняв верхнюю одежду, я глянул на то, что еще осталось, и очень удивился! Вместо обычных плавок или тонких женских трусиков на ней были одеты грубые широкие розовые, и довольно заношенные, рейтузы — правда, чистые, но, опять же, застиранные. Такие обычно носят бабушки, но уж никак не девушки. Моя медрегистратор Леночка Бычкова, услышав это описание, привстала из-за машинки и, разглядев их, сказала: