– А что, если он решил с нами наперегонки погоняться? – вслух предположил старпом. – От нечего делать?

– Ну, я так думаю, мы пошибче будем… – усмехнулся капитан. – Вот только если он на борт полезет? Товарищ комендант, у вас ведь полтора десятка автоматов в загашнике. Ежели сосредоточить огонь на башке…

Я не успел ничего сказать. Встрепенулся особист, энергично и сухо ответил за меня:

– У нас строжайший приказ: людей в дневное время на палубе не светить. И уж тем более оружие. Открывать огонь в одном-единственном случае: если американцы пойдут на абордаж, попытаются на судне высадиться. Вот тут уж… Судно – территория Советского Союза.

– Приказ – дело святое, кто ж спорит, – сказал капитан, не показав тоном извечное отношение военных к особистам (а ведь наверняка имелось таковое, как у всякого, не одну пару погон износившего). – Помню, как до войны пели – и врагу мы не позволим рыло сунуть в наш советский огород. И этой тварюге не позволим соваться на территорию Советского Союза, ни к чему она нам тут…

– А как… – заикнулся кто-то и умолк.

– А очень просто, – спокойно сказал капитан. – Степан Феофаныч, в машинное – самый полный…

Старпом, выполнявший обязанности вахтенного, сделал два шага и так же спокойно, с самым невозмутимым видом перекинул ручки машинного телеграфа, так что стрелка встала против надписи «Полный вперед». Под носом корабля, прекрасно из рубки видимым, вскипели высокие буруны, морской ящер чуть ли не моментально оказался за кормой. Я смотрел на него, но не мог сказать, попытался ли он набрать скорость. Очень быстро тварь пропала с глаз, как не бывало. Остался океан с мириадами солнечных зайчиков. Совершенно пустынный.

– Вот так, – удовлетворенно сказал капитан. – Советские дизеля будут почище его дыхалки…

Влетел растрепанный помполит со «Сменой» в расстегнутом футляре в руке. Бросив взгляд на море, растерянно вопросил, ни к кому персонально не обращаясь:

– А где?..

– А отстал, – сказал капитан. – Не ему с нами в догоняшки играть…

– В судовой журнал вносить будем? – деловито спросил старпом.

– Не вижу никакой надобности, – не задумываясь, ответил капитан. – Все пароходство над нами смеяться будет. Ну, может, многие и поверят, но все равно не вижу смысла.

– Столько ж свидетелей, чуть не весь экипаж…

– Ну и что? – пожал плечами капитан. – Даже если дойдет до ученых и они поверят, где они это чудо-юдо искать будут? Это ж даже не иголка в стоге сена, это ж океан…

Последнее слово он произнес с тем же благоговейным чуточку уважением, с которым у нас произносили «боеголовка», имея в виду, конечно же, исключительно ядерную. Так что я его понимал…

Капитан повернулся ко мне:

– А вы, товарищ майор, сообщение об этаком рандеву в рапорт включать будете?

– И не подумаю, – сказал я, тоже практически не раздумывая. – К моим прямым обязанностям и служебной необходимости это никакого отношения не имеет.

– Вот то-то и оно, – кивнул он. – А вы как?

Особист, к которому он обращался, чуть пожал плечами и промолчал – и я понял по его лицу, что он по своей линии тоже писать ничего не будет. И был абсолютно прав, как и мы с капитаном, – по большому счету, какой смысл?

Вот, собственно, и вся история. Когда пришли на Кубу, старпом потом рассказал мне, что, согласно прямому распоряжению капитана, так и не внес запись об этой встрече в судовой журнал – как и я не стал упоминать о ней в рапорте (наверняка и особист тоже, хотя я и не спрашивал). У нас хватало более важных дел – оборудовали позиции, устанавливали ракеты, ставили на них ядерные боеголовки, доставленные специальным судном. Ну, чем все это кончилось, давно и хорошо известно, нет нужды рассказывать…

Что еще? Потом я эту историю несколько раз рассказывал, когда за бутылочкой вспоминали разные истории из жизни, и печальные, и смешные, и диковинные, курьезные. И знаете что? Прослеживалась любопытная закономерность: люди «сухопутные» мне большей частью не верили, о чем откровенно говорили. А вот среди моряков, как военных, так и гражданских, скептиков практически не было. Разными словами говорили одно: в океане может встретиться все, что угодно, от «Летучего Голландца» до морских ящеров. Очень уж он велик и необозрим да вдобавок и на один процент не исследован. Там может скрываться что угодно. В том числе и здоровенные животные, науке до сих пор неизвестные. Места много, еды хватает, плодись и размножайся сколько душе угодно.

Эти самые моряки, в свою очередь, рассказали парочку историй. Довольно диковинных, одна похожа на мою, другая может показаться вовсе уж сказочной, но я, хотя и знаю, что моряки – великие мастера травить завлекательные байки, верю обоим. Еще и оттого, что сам был очевидцем зрелища, в которое далеко не все верят.

Найдется время, как-нибудь обязательно эти две истории расскажу как слышал…

Сначала этот самолет, двухмоторный бомбардировщик, назывался ДБ-3ф. На таком я и воевал в финскую. Такие, принадлежавшие к морской авиации Балтфлота, и бомбили Берлин несколько раз начиная с середины августа сорок первого года. Ущерб, конечно, для Берлина был невелик, но политическое значение получилось огромное. Геббельс орал по радио на весь мир, что советская боевая авиация уничтожена начисто, а столица рейха, да и сам рейх совершенно неуязвимы для самолетов противника. Вот эта «начисто уничтоженная» авиация не один раз показала, что столица рейха для наших бомбардировок очень даже уязвима…

Видели такое кино – «Торпедоносцы»? Ну вот, тот самый самолет и показан. Точнее говоря, уже Ил-4, так его назвали в сорок втором, когда добавили защитное вооружение, бронирование и второго стрелка. До конца войны это был основной самолет АДД – авиации дальнего действия. Имелись у нас и четырехмоторные Пе-8, способные бомбить с таких высот, куда не доставала ни одна зенитка и не забирался ни один истребитель, но было их у нас что-то всего около восьмидесяти. Так-то рабочей лошадкой, главным ночным бомбардировщиком стал именно Ил-4 (хотя он часто работал и днем в прифронтовой полосе). Ну а ночью бомбили немецкие тылы, иногда, когда рейды были не такие уж дальние, делали и по три-четыре боевых вылета за ночь. Да чего только не делали: и аэрофоторазведку вели в глубоком немецком тылу, и планеры буксировали, грузовые и десантные, и разведчиков в немецкий тыл забрасывали, и к партизанам летали, с посадками и без осадок. Трудяга был тот еще Ил-4…

Великолепный был самолет! Живучий, как черт. Баки у него по мере выработки горючего заполнялись инертным газом, так что поджечь было крайне трудненько, как немцы ни старались. И он в случае отказа или повреждения одного мотора мог лететь на другом – на бомбежку, конечно, на одном моторе идти не стоило, но домой, если что, очень свободно можно было дотянуть. Жутко потом было на земле смотреть, как, оказывается, изрешетило, но ведь дотягивали и садились…