Он посмотрел на меня с вопросом.

— Что умеет есть?

— Есть умеют и беззубые, — сказал я покровительственно. — Амебы тоже едят. Ну, то такие чудовища… Эти же, как и мы, — всеядные. Зато язык, как у жабы… Смотрите, какой длинный и гибкий! Куда нашему, хотя, вы не поверите, самая сильная мышца в наших телах именно язык… Но они развили до такой степени, что им могут ловить пролетающих мух…

Он поморщился.

— Ваше величество, зачем им мухи?

— Не знаю, — ответил я, подумал, сказал уже с пафосом, — но вправе ли мы судить чужие культуры? Культура вообще-то не может быть чужой. Мы должны принимать и не наши ценности, потому что все ценности вообще-то наши, мародеры это хорошо усвоили.

— Ваше величество, — сказал он, — только не мухи!

— Ладно, — согласился я, — не все из чужой культуры нужно брать автоматически, восточные гороскопы только дураки берут. Хотя, судя по гороскопам, дураки у нас почти все, один я в белом.

— Почему эти чужаки дерутся голыми руками?

— Наука об этом умалчивает, — ответил я авторитетно. — По крайней мере, в моем королевском обличии. Но вы тоже наука, сэр Карл-Антон, хоть пока и зачаточная, так что копайте, копайте!..

Альбрехт смотрел на меня неотрывно.

— Ваше величество…

— Да, граф?

— Если мы не нужны больше…

— Я тоже с вами, — сказал я, — а вы, Карл-Антон продолжайте. И вы, как вас…

Второй маг вздрогнул, сказал с торопливым поклоном:

— Зейс, ваше величество!

— Работайте, Зейс, — сказал я, — и слава вас найдет.

— Догонит и вдарит, — добавил Альбрехт, выходя вслед за мной из барака. — Ваше величество, это ваши слова!

— Не пугайте людей, — буркнул я. — Ученые вообще люди нервные и мнительные. Идите вздремните, граф, у нас была трудная ночь, а следующая будет, обрадую несказанно, еще веселее.

День и ночь у нас не то чтобы совсем уж поменялись местами, но заметно сдвинулись. Мы поспали остаток ночи и утро, ближе к полудню повыползали под яркое солнце, что уже в самом зените.

Сэр Альбрехт, одетый и в блестящей кирасе, беседует с Тамплиером и Сигизмундом, оба паладина в доспехах, осталось только забрала опустить.

Подошел, позевывая и потягиваясь, сэр Рокгаллер.

— Мне снилась жена, — сказал он мечтательно.

Я подошел к ним, тоже зевнул, это заразительно, ответил рассеянно:

— В самом деле? И мне.

Он посмотрел на меня с подозрением.

— Что?

Я сказал поспешно:

— Нет-нет, не ваша, сэр Рокгаллер!

Альбрехт оживился, поинтересовался с подъемом:

— А чья?

Я вскинул руки в примиряющем жесте.

— Вам что, трудно поверить, что я могу быть женатым?

Они переглянулись, сэр Рокгаллер сказал с достоинством:

— Если честно, то не трудно, а очень трудно.

— Мне пока тоже, — признался я. — Но я верный христианин, готов блюсти и всячески исполнять заветы Господа до конца: плодиться и размножаться! Размножаться я уже активно и довольно успешно начал, а вот плодиться тоже вроде бы пора. Как иногда временами почему-то как-то мерещится.

Тамплиер сказал обвиняющим тоном:

— Это вы плодиться начали, ваше величество, а размножаться можно только в кругу жен.

— Вы что-то путаете, — сказал Рокгаллер мягко, — его величество как раз сказали верно, хотя, думаю, просто угадали. Размножаются вне брака, а плодятся внутри семьи. Господь все учел.

Сигизмунд посмотрел на всех невинными глазами ребенка.

— Но это как бы, — пробормотал он, — нехорошо. Как говорит отец Дитрих, безнравственно?

На него посмотрели с любовью и сочувствием, но и с некоторым презрительным превосходством, как все мы смотрим на чистых и честных людей.

— Нравственно, — сказал Альбрехт безапелляционно, — безнравственно, это рамки, которые очерчивает церковь. А Господь поставил общую задачу! Нужно наплодиться и наразмножаться так, чтобы заселить всю-всю землю, включая горы и пустыни. И тогда будет выполнена некая часть Великого Плана.

Сигизмунд спросил наивно:

— Какого плана?

Никто не ответил, только сэр Рокгаллер надулся, как петух перед зазывным кличем.

— А кто вы, сэр, чтобы задавать такие вопросы Господу?

Сигизмунд смешался, отступил на шаг, сэр Рокгаллер смотрит так, словно он и есть сам Господь или хотя бы Метатрон.

А я посматривал на Альбрехта с уважением, все-таки умен, очень умен, а когда я увидел его в первый раз после того сражения, он показался просто хвастливым рубакой, а еще любителем выпить и побуянить, а поди ты, какие мудрые мысли рождаются в таких головах! Или просто залетают сослепу, а потом долго мечутся в поисках выхода… Нет, Альбрехт в самом деле умен, гении рождаются в глуши, а в столицах лишь получают огранку.

С восточной части лагеря двое поджарых воинов в одежде разведчиков почти несут в нашу сторону человека в крестьянской одежде.

Один крикнул издали:

— Ваше величество?

Я сделал шаг им навстречу.

— Что стряслось?

Разведчики поставили крестьянина на ноги, тот все еще отсапывается, словно бежал к нам от самого Большого Хребта.

— Новости, — ответил разведчик коротко и ткнул крестьянина в спину. — Вроде бы хорошие… Рассказывай.

Крестьянин упал от толчка на колени и, оставаясь в таком положении, вскинул голову, сложив руки молитвенно у груди.

— Ваше величество, — заговорил он, захлебываясь словами, — не поверите, но чужаки отыскали нас быстро и только начали сгонять в кучу, как откуда ни возьмись… эльфы!

Он смотрел на меня выпученными глазами, ожидая какой-то неведомой реакции, но я сказал в нетерпении:

— Ну-ну, дальше. Появились эльфы…

Он заговорил еще быстрее, сильно разочарованный моей толстокожестью:

— Мы сперва даже не поняли, кто стреляет так быстро и точно! Чужаков враз утыкало стрелами, будто они подушечки с иголками!.. Одни забегали, бросились искать этих нападавших, другие остались сторожить нас…

— Дальше!

— Первые не вернулись, тогда и эти ринулись по их следам.

— Понятно, — сказал я. — А вы тем временем разбежались все?

Он кивнул.

— Наверное, все. Я тащил младших брата и сестричку, отец подгонял племянников, кричал на мать, чтобы не отставали. Думаю, если не все убежали, то почти все.

Я вздохнул с облегчением.