Не могу припомнить, что привело меня в Лос-Анджелес в 1991‑м, да и 1991‑й ли это был, но точно знаю, что предшествующей зимой я пригласил Эмму Томпсон и ее нового мужа Кена Брана провести неделю в моем норфолкском доме. Им довелось увидеть, как я рублю дрова. Мы беседовали о том о сем, и, как это водится у Кена, в голове его зародилась — или окончательно утвердилась — идея фильма.

Впрочем, поразмыслив, я пришел к выводу, что, возможно, напутал и с этим. Вполне вероятно, что гостями моими были Мартин Бергман[46]и его жена, американская комедийная актриса Рита Раднер[47], потому как сценарий, о котором идет у нас речь, они-то и написали. О, память, забывчивая королева.

Ладно, ладно. Суть дела в том, что Кен знал: я отправляюсь в Лос-Анджелес, и попросил меня заглянуть в Лас-Вегас и забрать последний вариант сценария. Я никакого варианта не читал, но согласился сняться в фильме — по причине моего инстинктивного доверия к Кену и его сверхъестественной способности уговорить кого и на что угодно.

Фильм должен был называться «Друзья Питера», сценарий я прочитал в самолете, которым возвращался из Лос-Анджелеса, — и, пока читал, меня охватывал быстро нараставший ужас. Все очень забавно, думал я, но ведь это же про нас. Про Хью, про меня, Эмму, Тонни Слаттери, про семи-восьмилетней давности поколение «Огней рампы». Кен, после огромного успеха его киноверсии стратфордского «Генриха V», надумал снять британский вариант «Большого разочарования».

При каждой нашей новой затее Хью и я — быть может, по причине вечного чувства вины, навеянного привилегированным, как мы считали, детством и отрочеством, — инстинктивно перебирали в уме отзывы, которые нам предстояло услышать от критиков. У нас имелся свой образ враждебно настроенного обозревателя из журнала «Тайм-аут». Его наморщенный нос, надменное всхрапыванье, медленно опускающиеся уголки губ — все это являлось нашему воображению задолго до того, как являлось на свет; мы с опережением залезали в его и всех прочих критиков головы и сочиняли там то, что им предстояло написать. Подождите немного, мы к этому еще вернемся.

Весной 1988‑го я сыграл в «Уотфорде» и затем в вест-эндском театре «Феникс» роль философа Хэмфри в пьесе Саймона Грея «Общая цель». В то время я снимался в телевизионной версии «Специальных изысканий», переименованных в «С вами Дэвид Лендер». Проводить целый день на съемках, а затем едва-едва поспевать в театр, а затем беспутствовать с рок-звездами, бильярдистами и прочим набранным с бору по сосенке легендарным отребьем общества в ночном клубе «Лаймлайт», — с этим я как-то справлялся, хоть моему доктору и приходилось два раза в неделю забегать в артистическую «Феникса», дабы вколоть мне порцию Б12 и тем поддержать мои силы на должном уровне. Не помню, чтобы я просил его об этом, и потому полагаю, что идея принадлежала продюсеру спектакля, боявшемуся, по обыкновению всех продюсеров, как бы мой движок не остался без топлива. А когда представления пьесы закончились, мы с Хью уселись писать тексты для комедийного сериала, которое решили назвать — после долгих мучительных дебатов — «Шоу Фрая и Лори».

В самом начале весны 1989‑го мы приступили к съемкам первого сезона этого «тусклого реликта, давно погребенного под обломками никчемного оксбриджского старья», как, по нашим представлениям, должен был облаять его «Тайм-аут». Летом того же года мы отсняли «Черная Гадюка рвется в бой» («прискорбный упадок формы после упоительной “Черной Гадюки Третьего”», как, несомненно, пробурчит «Тайм-аут»), а сразу затем Хью и я занялись первым сезоном «Дживса и Вустера», опять-таки представляя себе приговор «Тайм-аут»: «В то время как весь мир рвется вперед, к новым рубежам, Фрай и Лори вяло барахтаются в снобистском, младенческом прошлом»[48]. Произошло это после нашей встречи с джентльменом по имени Брайан Истман. Прежде он занимался организацией концертов Королевского филармонического оркестра и музыкальными мероприятиями Британского совета, а ныне владел компанией, которая прославилась прежде всего сделанным для Ай-ти-ви сериалом «Пуаро». Брайану хотелось вывести на экран вудхаузовских Берти и Дживса, а Хью и я представлялись ему пригодными для исполнения этих ролей. Странным, по крайней мере для нас, было то, что выбирать, кого мы будем играть, он предоставил нам самим. Мы полагали очевидным, что Хью — прирожденный Берти, а я более гожусь в Дживсы. Хью изложил это так: Берти — труба, Дживс — виолончель.

На самом деле наши сомнения в себе и страх провала были так велики, что мы, по сути, не верили в возможность осуществления этой затеи и могли с легкостью отвергнуть предложение Брайана, если бы не боялись, что эти роли достанутся другим актерам. Наш пессимизм проистекал на сей раз не из свойственного нам вялого неверия в свои силы, но также из огромного уважения и любви к тому, что сотворил Вудхауз. Его романы и рассказы состоят, как и у всякого писателя, из сюжета, характера и языка. Что делает Вудхауза на две головы выше любого комического (да почти и любого, независимо от жанра) писателя двадцатого века, так это его язык. В конце концов мы решили, что если нам удастся справиться с характерами и сюжетами Вудхауза и хотя бы отчасти передать эту бесценную прозу, то мы сможем увлечь немалое число людей чтением его книг, обеспечив их удовольствием и пожизненным, и бесконечным. Сценарий написал Клайв Экстон, более всего известный фильмом «Риллингтон-стрит, 10»{77}, в котором сурово и мрачно рассказывалось об убийствах, совершенных Кристи. Впрочем, затем он перебрался в мир совсем иных убийств, совершенных Кристи, став одним из главных сценаристов сериала «Пуаро».

«Шоу Фрая и Лори» иногда представлялось нам предприятием безнадежным. Мы сочиняли тексты, а после сидели, глядя в стену и думая о том, что ничего смешного у нас не получается, и в каждый съемочный вечер разыгрывали десяток скетчей перед публикой, а затем сразу же принимались волноваться по поводу следующей недели. Однако я работал с Хью, лучшим другом, какого когда-либо знал, и хотя рождение скетча, как и любые роды, неотделимо от боли и ругани, но то было также время плодотворности, смеха, свободы и дружбы, узнать которое я почитал бы за великую удачу, даже если бы прожил сотню жизней. Порою твиттер предлагает мне ссылку на YouTub», и я из любопытства заглядываю туда лишь для того, чтобы обнаружить старенький скетч из «Фрая и Лори», почти совершенно мною забытый. И простите меня, но иногда я хохочу и испытываю гордость. Естественно, бывает, что я, как и все мы, морщусь и смущенно поеживаюсь при виде той или иной ужимки, однако и вправду считаю какую-то часть написанного и сыгранного нами… как бы это сказать… первостатейной…