конечно! — пытаюсь держаться, но не получается ни черта. — Все, мам, правда, давай закроем тему. И отдай уже телефон, мне не десять.

— Не отдам, пока твоя сестра не соизволит ответить, — снова хмурится мать, наконец-то присаживаясь на диван, убирая стойку надзирателя.

— Ну так, может, ей надо позвонить, чтобы она ответила? — Стучу пяткой по полу, отыгрывая мелодию, которая засела в голове еще с утра, пытаясь отвлечься хотя бы на это, но не выходит ни черта. Слишком сильно меня все достало. Слишком.

— Не надо никому звонить. — На пороге появляется Ксюха, и я вздыхаю с облегчением. Ну слава богу. Ксеня тоже, конечно, не супердочь, по мнению мамы, но она хотя бы жизненный путь ее ценит, поэтому есть вероятность, что сеструха меня спасет. — Мам, что случилось? Почему ты здесь?

— Да вот решила своим бессовестным детям в глаза посмотреть. Одна замуж выскакивает, слова не сказав, другого из команды выгоняют за пьянство. Объясниться не хотите? — Мама поднимается с дивана и упирает кулаки в бока. Плохой знак. Очень плохой. Максимально дерьмовый знак. Смотрю на Ксюху и развожу руками: я не при делах, я не приглашал, я сам не рад. Знаю, что сестрица поймет и без слов, и по сочувствующему взгляду вижу, что не ошибся. Кто, как не она, поймет меня, когда речь идет о нашей матушке.

Злость поднимается к горлу, когда до меня доходит, что мама вынюхивала про команду. Я мальчик не маленький, и звонить, жаловаться на поведение, как в детском саду, никто бы не стал, поэтому она наверняка сама все узнала, еще и обрадовалась, надеясь, что теперь я точно уйду работать в фирму отца. Ну-ну.

— А давайте сначала поедим, — говорит Ксюха, пытаясь улыбнуться, — и выпьем. После уже поговорим.

И минут на сорок мы все зависаем на кухне, пытаясь приготовить ужин, который у меня язык не поворачивается назвать теплым и семейным. Мама постоянно косо смотрит, а волна злости внутри поднимается еще выше, грозясь затопить все вокруг. В идеале бросить бы все к чертям и сбежать на хрен отсюда, но я и так в глазах матери уже какой-то отброс общества, надо все-таки постараться не разочаровать ее до конца. Если, конечно, это возможно.

— Артем… — Мама, словно нарочно, скребет ножом по тарелке, проверяя мои нервы на прочность. Вино, которое притащила Ксюха, вообще не хочется, а вот что-то покрепче я бы выпил с удовольствием, да только явно не при маме это делать после всего, что она узнала. — Я даже не буду спрашивать, как это произошло. Случилось и случилось. Но нужно жить дальше и думать о завтрашнем дне, а не сидеть на шее сестры.

— Он и не сидит, — говорит Ксюха, и я киваю ей в благодарность, пережевывая кусок мяса. Жру, только чтобы закрыть рот и не наговорить ничего лишнего. Знаю, что мама снова поднимет тему о компании отца, и от этого непроизвольно сжимаются кулаки. — Мы с Темой все честно поделили, и он тоже вносит финансовый вклад в съем жилья.

— И откуда деньги? — смотрит строго то на меня, то на Ксюху. Недовольная до ужаса. — Ему об учебе думать надо, а не о том, где бы заработать на крышу над головой.

— Мам! — Не выношу нравоучений и рычу, уже даже не пытаясь сдерживаться. — Сам разберусь. К отцу кланяться не пойду, даже не проси.

— Нет, ну а ты куда смотришь? — принимается за сестру. — У него скоро диплом! А он будет по стройкам шататься, чтобы денег заработать? Спортивной стипендии теперь не видать, денег ему отец не даст, и что? Будет приживалкой твоей?

— Ну, во‑первых, мы все же не чужие друг другу люди, так что приживалкой Тему точно не назовешь. А во‑вторых, если у Артема возникнут трудности, то мы справимся с жизнью и на мою зарплату, если ты помнишь, она у меня не копеечная.

Я не знаю, как такая недовольная жизнью женщина могла родить такое чудо, но Ксюха и правда чудо. Без нее я бы уже давно вышел в окно, чтобы избежать разговора, и встретилась бы вся семья в следующий раз на моих похоронах.

— На все-то у тебя есть ответ, — качает головой матушка, недовольная положением дел. — Но ты Артему не мать, а сестра, и ответственность за него тоже не тебе нести.

— Мам, мне уже двадцать два. Хватит со мной носиться как с ребенком.

— Пока я с тобой носилась, тебя не выгоняли из команды.

— Боже! Да сколько можно опять эту пластинку заводить? Выгнали, и фиг с ним. Новую команду найду, если надо будет! — Пока я распинаюсь, в дверь кто-то звонит, и Ксюха уходит открывать, а я понимаю, что сдерживался, только пока она была здесь, а сейчас крышу сорвало окончательно. — Как будто на этом хоккее долбаном жизнь остановилась!

— Ну остановилась, видимо, раз на мать так орешь из-за него, — издевательски улыбается и поднимает бровь. — Ты со мной ругался из-за хоккея, ты никогда не слушал, когда я говорила, что не занятие это, а чушь собачья, и что в итоге? Не нужен больше хоккей? Променял на выпивку?

— Я вернусь в команду, ясно? — шиплю со злостью, но деть ее никуда не могу, она лезет из меня сумасшедшим потоком. — Вернусь и докажу тебе, что могу. Но к отцу я работать не пойду. Даже если придется дворы мести — не пойду.

Мама в спину кричит: «Ну-ну», а я за пеленой злости почти не вижу, куда иду. Хватаю куртку, бегу в прихожую, замечая Мирослава, жму ему руку, мысленно желая сил пережить эту мозговую мясорубку, запрыгиваю в кроссовки и вылетаю из квартиры, не собираясь возвращаться, пока тут будет находиться эта женщина.

Она никогда не ценила мои труды и, даже когда упахивался на тренировках, фыркала, называя это бесполезным занятием.

Я доигрался до капитана, а потом меня и еще несколько парней позвали в городскую команду. Хоккей стал приносить деньги, меня снова выбрали капитаном, игры, поездки в другие города, кубки, но мать всегда только фыркала. Она не была ни на одной моей игре, не интересовалась успехами и в сторону хоккея выражала только недовольство, и вот, когда я реально сам все просрал, обрадовалась моей неудаче.

Я всегда хотел ее поддержки, как любой ребенок, но ждал слишком долго, чтобы успеть разочароваться и понять, что мне больше от мамы ничего не нужно. Вообще ничего.

Сажусь в машину, хлопаю по карманам куртки, понимаю, что сигареты оставил в квартире, и бью по рулю, проклиная свою невнимательность. Покурить сейчас