Это к лучшему, сказал себе Рипли. Его одолевали всякие мысли, с которыми он никак не мог разобраться, и рядом не было никого, кто мог бы исцелить его от затянувшегося воздержания, из‑за чего и разгулялась фантазия. А сам он был не в состоянии идти на поиски исцеления.

Рипли взглянул на свою перевязанную ногу. Сколько времени он потеряет?

И как ему пережить это время и не сойти с ума?

На следующее утро

– Какой еще Лондон! – воскликнула Олимпия. – Ему не следовало уезжать: он же на ногу наступить не может.

Она спустилась к завтраку несколько раньше, чем привыкла, потому что пробудилась от дурного сна. Во сне Эшмонт стучал кулаком в дверь, а Рипли выпрыгнул в окно, чтобы надавать ему тумаков. Пока Рипли и Эшмонт дрались, явился Боллард, поймал пса, который выскочил следом, и начал стегать кнутом.

Олимпию мучила совесть из‑за того, что оставила собаку в незнакомом месте. Заснуть снова ей не удалось, поэтому она быстро позавтракала и побежала на конюшню, где конюх сообщил ей, что его светлость выехал верхом «только что», и направился в Лондон.

– Простите, ваша светлость, но кто же знал, что его светлости нельзя выезжать, – виновато сказал конюх. – А если б даже и знали, так разве в наших силах помешать…

– Вот неугомонный! Наверняка и повязку сорвал. Конечно, какой от нее толк, если он надумал скакать в Лондон. Помяните мое слово: не пройдет и часа, как он пожалеет, – но будет поздно.

Подбежавший пес лизнул руку в перчатке.

– Почему же ты его не остановил? – сказала она собаке, погладив по голове. – Жаль, у меня не было времени как следует тебя обучить: уж ты бы попробовал на зуб его сюртук! Но нет, Рипли это не остановит, и если ему угодно губить собственное здоровье, никто ему не указ. Пойдем‑ка, псина, на прогулку и посмотрим на твое поведение. И не станем обременять свой ум герцогом Рипли, который надумал лишиться ноги.

Это было вполне разумное решение: лучше заняться псом. Любую собаку легче образумить и обучить, чем избалованного неугомонного герцога.

Олимпия посмотрела на пса, и тот ответил ей благодарным взглядом, размахивая хвостом.

– Значит, предполагается, что ты хороший охотник. Что ж, давай проверим!

Прежде чем осуществить задуманное, она сказала конюху:

– Мне понадобится карета.

Объяснив, что намерена предпринять, Олимпия бегом припустила к дому.

Он принял правильное решение, сказал себе Рипли. Еще день в обществе леди Олимпии Хайтауэр, и он превратится в пускающего слюни идиота.

Как она посмотрела на него, когда он сделал ей комплимент… как покраснела, как сияли ее глаза – словно он осыпал ее бриллиантами.

Это естественно, твердил он себе, любоваться ее румянцем. Странно, однако, что мысли о ней последовали за ним в постель и не давали покоя. Ненормально, что из‑за одной женщины он испытывает чувство вины и злость на весь мир!

Простое воздержание не может настолько отравить жизнь. Здесь что‑то посерьезнее – но об этом лучше не думать, лучше вообще ни о чем не думать.

Нужно просто ее забыть и сделать то, что должно. Ему нельзя совершать ошибки, потому что он, черт подери, рыцарь в сияющих доспехах. Для всех, чтоб им провалиться, в том числе для Эшмонта, который не смог явиться трезвым даже на собственную свадьбу и позволил сбежать своей невесте, да и разыскать их не спешил, хотя Рипли не особенно‑то скрывался. Его узнали все, кто видел. Разве не обозначил он свой путь яснее ясного? Неужели нужно было еще объявления вывешивать?

Тем временем лодыжка, которая вела себя смирно, когда он пустился в путь, решила превратить его утро в ад. Как будто ему было мало!

Еще две мили или около того до Кобема и гостиницы «Георг», где можно будет отдохнуть.

Нет, он не станет отдыхать: проехал‑то всего… сколько? Шесть, семь миль? К этому моменту ему полагалось проскакать раза в два больше, невзирая на чертову лодыжку.

Но он так устал! И боль была ужасающая.

К тому же он плохо спал, спасибо Олимпии. Дело не в навязчивых снах: они преследовали его постоянно, – но эти были другими. Олимпия являлась к нему в подвенечном платье, девственно‑белом, лицо ее сияло. Он хватал ее в объятия и уносил прочь от разъяренного Эшмонта. В другом сне он видел ее на свадьбе, которой не случилось. Олимпия стояла рядом с Эшмонтом, но сквозь вуаль смотрела вовсе не на жениха, а на него, Рипли, и взгляд ее был мрачен. Он видел, как по ее лицу струятся слезы, под вуалью, которая постепенно становилась мокрой, хоть выжимай, и платье тоже. Потом шел дождь, они с Олимпией плыли в ялике. Она падала в реку, и ее уносило течением. Он не мог до нее дотянуться и только выкрикивал ее имя…

Рипли проснулся в холодном поту и больше даже не пытался заснуть. Дождавшись первых проблесков зари, он отыскал кое‑что из дядиного гардероба, который зачем‑то бережно хранила тетушка. Как можно надеяться, что боль утраты станет меньше, если цепляться за то, чего больше нет?

Побег прошел незамеченным. Вот что важно.

Покинув Кемберли‑плейс, через некоторое время Рипли пришлось сделать остановку в гостинице «Талбот» в городке, который тоже назывался Рипли, что удивительно. Там вместо завтрака он заказал большую кружку эля, и ему хотелось выпить еще из‑за проклятой ноги, но надо было ехать, никак не получалось взять себя в руки и хотелось вернуться.

Только допустить этого он не мог, нечего было ему рядом с ней делать.

Вот так он и тащился, со скоростью, приличествующей скорее какому‑нибудь лорду Мендзу.

Почему? Потому что его треклятая лодыжка стоила стольких трудов ее светлости. Рипли рвался в Лондон, но не мог допустить, чтобы труды леди Олимпии пошли насмарку, не говоря уж о том, чтобы выказать слабость, когда надо будет встретиться с Эшмонтом.

Вот новая пытка: каждый раз, когда чертову лодыжку скручивал очередной приступ боли, Рипли вспоминал, как трогали его ногу руки Олимпии, ее озабоченный взгляд, когда она на него смотрела, совершенно не догадываясь о том, в какое нелепое, затруднительное положение его поставила…

«Она была очень добра», – сказал Эшмонт.

Она понятия не имела, что подобная доброта делает с мужчинами вроде него.

Рипли поднял голову. Немощное солнце, пытаясь пробиться сквозь свинцовые облака, заливало окрестности бледным светом. Прекрасно. Только этого ему не хватало: тащиться в Лондон под проливным дождем.

«Да, так тебе и надо! Скачи под дождем, как делал это не раз, во весь опор!»

Только тогда он был пьян, а сейчас трезв до безобразия. Надо было все‑таки выхлебать еще пару кружек. Или сколько, чтобы выбросить из головы чужую невесту?