Шанкар шел следом. И, как оказалось, ему можно было доверять, потому что он не выдал Аруна.

Ночью пошел дождь, и в бараке запахло мокрой соломой. Кое-где крыша текла, и на полу образовались лужи. Проснувшись, Арун выглянул наружу. Молнии Индры[76]то и дело разрезали небо, дождь струился жемчужным потоком.

Охранник не выпустил юношу на улицу, и ему оставалось только смотреть на разлохмаченные гривы скачущих в вышине огненных коней и вдыхать острый и свежий запах небесной влаги.

Вернувшись на свое место, он осторожно растолкал Шанкара.

– Ты все видел, но не выдал меня. Спасибо!

– Ведь я не один из них! – с ноткой обиды в голосе произнес юноша, а после спросил: – И что ты станешь делать с деньгами?

Об этом Арун пока думал. Едва ли удастся подкупить кого-то из охраны – она в основном состояла из англичан.

– Когда кто-то серьезно заболевает и не может выйти на работу, что делают надсмотрщики?

– Зовут доктора.

– Он англичанин?

– Индиец. Тиндал Сингх. Жадный и злобный. Отправит на работу даже мертвого!

Утром выяснилось, что Арун заболел. Он задыхался, хрипел и бредил, не открывая глаз. Все его тело сотрясала дрожь. Охран ники пытались поднять его пинками, но из этого ничего не вышло, и тогда они решили позвать врача.

Вскоре приковылял старик в грязном дхоти, с хитрыми бегающими глазками. Он склонился над юношей.

– Что с тобой?

Арун поднял веки. Единственный охранник сидел у входа и, кажется, не следил за ними.

– Мне надо сказаться больным. Остаться здесь. И чтобы меня никто не беспокоил. – Он разжал руку. – Вот!

Лицо Тиндала Сингха исказилось в гримасе.

– А если я позову того, кто охраняет барак?

– Я проглочу деньги, и их не будет. Тебе не достанется ни рупии, и ты ничего не докажешь.

– Ты их украл!

– Не твое дело.

Через несколько минут Тиндал Сингх, шаркая, плелся к выход у.

– Этот человек болен, – с кислой миной на лице произнес он, обращаясь к охраннику. – Едва ли он сможет подняться. Не трогайте его. Я дал ему лекарство. Надеюсь, к завтрашнему дню он выздоровеет.

Надсмотрщик несколько раз приходил взглянуть на Аруна, а после куда-то ушел: охранять пустой барак и тяжелобольного не имело смысла. Тогда, соорудив на своей циновке «куклу» из тряпок, Арун выбрался наружу.

Сияло солнце, отчего висевшая в воздухе пыль казалась золотой, а небесная синева словно была подернута легкой вуалью.

Арун исследовал фабрику, стараясь не попасться на глаза охра не. Вот весовая – высокое помещение, святая святых, где взвешивали опий, вот соседнее помещение – с глиняными горшками, на которые рабочие пришлепывали ярлыки. А это – сушилка с рядами полок, уставленных опиумными кругляшами.

Потом он набрел на приемную, вокруг которой толпились сдававшие опий крестьяне. Здесь стоял сплошной гвалт, но к этой толпе стоило присмотреться.

Арун приметил среди мужчин нескольких женщин. Одна из них, совсем молодая, взяв бумажку, которую дал ей учетчик, отошла в сторону, присела на корточки и заплакала.

Молодой человек не знал, с чем он может к ней подойти. Он понимал, что выглядит далеко не так, как прежде. Его волосы свалялись в колтуны, а на теле выступили ребра. Кожу покрывал слой грязи, и Арун был уверен в том, что от него сильно воняет.

А потом он вдруг вспомнил: глаза, о которых говорила Флора! «Я узнала тебя благодаря твоим прекрасным глазам!» – такими были ее слова. Она всегда подчеркивала, что именно они сразу привлекли ее внимание, если не сказать, приворожили. «Глаза Кришны», – с усмешкой повторяла она.

Ни один индиец не являлся на фабрику полуголым. Если он попытается выйти отсюда в таком виде – в одной набедренной повязке, заляпанный опиумной грязью, его непременно задержат. И тогда не придется ждать пощады.

Арун подошел к девушке и присел рядом с ней.

– Почему ты плачешь?

Взглянув на него, девушка испуганно отшатнулась. Возможно, потому, что он отвратительно выглядел, а может, родные запрещали ей разговаривать с чужими мужчинами.

– Кто ты? Что тебе надо?

И тут он вспомнил слова Шанкара: «Что еще остается беднякам, кроме надежды на чудо? Иногда только и думаешь, что появится какой-нибудь бог и спасет тебя от всего этого!» И еще: «Удивительно, но когда ты говоришь, тебе хочется верить».

Он обладал бесспорным даром располагать к себе людей, о чем сполна догадался только сейчас.

– Пока я не могу открыть тебе, кто я, скажу только, что я хочу тебе помочь. Так почему ты плакала?

Арун постарался придать своим глазам самое одухотворенное выражение, на какое только был способен. О доверчивости индийских крестьян впору было складывать легенды. Когда он жил в деревне, сам был таким.

Уловка удалась: девушка рассказала о себе. Ее родители умерли, и она погрязла в долгах. Взяла в лавке продуктов, чтобы прокормиться, и оставила на какой-то бумаге отпечаток своего пальца. А вскоре выяснилось, что ей не рассчитаться, потому что плата удваивалась каждые три месяца! Сейчас она принесла часть урожая, но в будущем – она это точно знала! – в одиночку ей ни за что не обработать маковое поле! Эта кропотливая и тяжелая работа под силу только мужчинам.

– Когда ты снова появишься на фабрике?

Девушка показала растопыренные пальцы: через три дня.

– Возьми, – Арун сунул ей в руку рупию, – мне надо, что бы ты принесла одежду мне и моему другу. А потом, в случае чего, скажешь, что мы – твои родственники. Нам надо выйти отсюда. Я же, в свою очередь, сделаю для тебя все, что ты только захочешь! Я тебя выручу. Исполню любые желания. Клянусь богом Кришной!

В сказаниях о Кришне воплощалась извечная девичья жажда испытать настоящую любовь. Юный бог мог стать возлюбленным каждой женщины, которую ему вздумается призвать мелодией своей чудесной флейты.

Окончательно сбитая с толку, девушка молчала, и тогда Арун добавил:

– В следующий раз я тебе все объясню. Главное – верь.

И улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой.

А потом он заметил, что в их сторону смотрит охранник, и бросился прочь. Арун прокрался в барак, думая о хрупкости того, что задумал, терзаясь стыдом из-за своего обмана и произнося про себя молитву Кришне, богу-любовнику, соблазнявшему простодушных пастушек, кумиру простых людей.

Черные, коричневые, красные поля перемежались желтовато-зелеными посевами риса, проса и изумрудными – сахарного тростника. Посадки чередовались с рощами манго и пальм и террасами, на которых рос бетель.