В день праздника я дежурил по отделу, то есть сидел у себя в кабинете у телефонов. Ближе к вечеру – звонок из приемной Андропова, его секретарь передает приглашение зайти. Спускаюсь с четвертого на третий этаж, захожу в кабинет к Юрию Владимировичу. Он сидит за письменным столом, озабоченный, ушел в себя, смотрит невидящим взглядом в окно. Здороваюсь, поздравляю его с праздником. Он отвечает – и тут же начинает возбужденно рассказывать.

Только что закончился традиционный праздничный прием в Кремле. Р.Я. Малиновский (тогдашний министр обороны) выпил лишнего и произнес задиристый антиамериканский тост, чем обидел посла США, который даже покинул прием. «Это, – сказал Андропов, – первая плохая новость. Во всех столицах бдительно следят за каждым словом из Москвы, пытаются оценить политику нового руководства. И тут такое…» Но дальше в лес – больше дров. К Малиновскому подходит Чжоу Эньлай с другими членами китайской делегации и поздравляет его с «прекрасным антиимпериалистическим тостом». «Я, – продолжает Юрий Владимирович, – стою рядом и просто не знаю, куда деться: всю сцену наблюдает не только руководство, но и дипломатический корпус. И тут Малиновский – он совсем закусил удила – говорит Чжоу Эньлаю: «Давайте выпьем за советско-китайскую дружбу; вот мы своего Никиту выгнали, вы сделайте то же самое с Мао Цзэдуном, и дела у нас пойдут наилучшим образом». Чжоу Эньлай побледнел – наверное, подумал о доносах, которые на него настрочат спутники, что-то зло сказал, отвернулся и ушел с приема. Ну что ты об этом скажешь?»

Представив себе эту картину, я сказал Андропову: «Может быть, это не так уж плохо, стоит ли расстраиваться?» Тот помолчал, подумал, а потом рассмеялся. На этом разговор закончился.

Переговоры не дали результатов. Уже потом в разговоре с глазу на глаз Ю.В. Андропов вернулся к тому, о чем говорил 7 ноября, и сказал, что «последний гвоздь забил А.И. Микоян», заявивший китайцам, что мы не отойдем ни от одной своей прежней политической позиции. И как бы мимоходом, но, дав понять, что на дальнейшие вопросы не ответит, заметил: «Не всем нашим товарищам это заявление Микояна понравилось».

Эти разговоры меня несколько подготовили к тому, что произошло в январе 1965 года. На носу было заседание политического консультативного комитета Организации Варшавского договора. На президиуме ЦК обсуждался проект директив нашей делегации, подписанный Андроповым и Громыко (готовили его основу консультанты совместно с группой работников Министерства иностранных дел). И вот на заседании президиума ЦК состоялся первый после октябрьского пленума большой конкретный разговор о внешней политике.

Андропов пришел с заседания очень расстроенный. Он, должен сказать, вообще очень расстраивался, даже терялся, когда его критиковало начальство. Я относил это за счет глубоко сидящего во многих представителях его поколения синдрома страха перед вышестоящими – очень типичного порождения периода культа личности. Как мы узнали потом, некоторые члены президиума – Андропов был тогда «просто» секретарем ЦК – обрушились на представленный проект, резко критиковали его за недостаток «классовой позиции», «классовости», ставили авторам в вину чрезмерную «уступчивость в отношении империализма», пренебрежение мерами для улучшения отношений, сплочения со своими «естественными» союзниками, «собратьями по классу» (как мы поняли, имелись в виду прежде всего китайцы). От присутствовавших на совещании узнали, что особенно активны были А.Н. Шелепин и, к моему удивлению, А.Н. Косыгин. Брежнев больше отмалчивался, присматривался, выжидал. А когда Косыгин начал на него наседать, требуя, чтобы тот поехал в Китай, потерял терпение и буркнул: «Если считаешь это до зарезу нужным, поезжай сам».

Главным реальным результатом начавшейся дискуссии в верхах стало свертывание наших предложений и инициатив, направленных на улучшение отношений с США и странами Западной Европы. А побочным – на несколько месяцев – нечто вроде опалы для Андропова. Он сильно переживал, потом болел, а летом слег с инфарктом. Андропов продолжительное время лежал в ЦКБ и оттуда руководил отделом по телефону через помощников. Там же, в больнице, он отметил свое пятидесятилетие. Мы, трое консультантов, сочинили ему шутливое поздравление в стихах. И через несколько дней получили стихотворный же ответ.

Наша переписка в стихах продолжалась еще некоторое время. Чтобы не отвлекаться слишком далеко от основной темы, не буду приводить ее.

Но еще до этого все-таки состоялась, наверное, в какой-то мере спровоцированная январской дискуссией на президиуме ЦК поездка А.Н. Косыгина (его сопровождал и Юрий Владимирович) во Вьетнам и в Китай. Точнее, полетела делегация вначале во Вьетнам. И получилось так, что американцы именно во время пребывания нового главы советского правительства во Вьетнаме начали бомбардировки северной части страны, что, естественно, привело к заметному росту взаимного недоверия и напряженности.

А на обратном пути Косыгин остановился в Пекине, имел встречи с Мао Цзэдуном и другими руководителями КНР. И уехал, как говорится, несолоно хлебавши. Безрезультатность поездки (скорее даже наоборот – после нее отношения еще больше обострились) никого не могла радовать. Но один плюс во всем этом все же был: неудача хотя бы помогла разделаться с иллюзиями, будто с Китаем можно легко наладить отношения и при этом обойтись без капитуляции в главных вопросах внешней и внутренней политики страны. Позже вооруженные столкновения на острове Даманском и в ряде других мест бросили нас еще в одну крайность – страх войны с КНР, из которого мы выходили слишком долго и отчасти по этой причине с серьезным опозданием взялись за нормализацию своих отношений с этой страной.

Но главные события, естественно, развертывались после октябрьского пленума во внутренних делах.

Здесь довольно быстро стали обозначаться перемены – в руководстве кристаллизовались новые точки зрения. У организаторов смещения Н.С. Хрущева не было сколько-нибудь внятной идейно-политической платформы. Потому к ее формулированию приступили уже после самого события. Не было, однако, не только платформы, но и единства, и потому процесс этот проходил в борьбе – подчас довольно острой, хотя и шедшей в основном за кулисами. Выявившиеся вскоре противоречия и различия тоже отражали как столкновение разных философий, идейных позиций, так и перипетии борьбы за власть, немедленно после октябрьского пленума разгоревшейся в рядах победителей.

Как тогда воспринималась мною и моими коллегами (делаю эту оговорку, поскольку не уверен в полноте информации, которой я располагаю) расстановка политических сил?

Л.И. Брежнев (я дальше не раз буду говорить о нем и о некоторых его качествах, опять же на основе лишь тех впечатлений и информации, которыми располагаю) рассматривался большинством людей в аппарате ЦК и вокруг ЦК как слабая, а многими – как временная фигура. Не исключаю, что именно поэтому на его кандидатуре в первые секретари ЦК и сошлись участники переворота. И тем, кто недооценил способность выдвинутого нового лидера, став у власти, эту власть сохранить, потом пришлось поплатиться. Хотя люди, лично хорошо знавшие Брежнева, такого исхода борьбы ожидали. Помню, в частности, что через пару недель после октябрьского пленума Н.Н. Иноземцев рассказал мне о своем разговоре с А.А. Арзуманяном, который близко знал нового первого секретаря по войне (он служил в политотделе армии, начальником которого был Брежнев). Так вот, Арзуманян в очень доверительной беседе так охарактеризовал Брежнева: «Этого человека учить борьбе за власть и как расставлять кадры не придется».