— Что вы! Мне так интересно!

Ответ Луизы удивил Спасителя — он в этом ничего интересного не находил.

— Не сочтите бестактностью с моей стороны, но я хотела бы спросить: вы поддерживаете отношения со своими родными? С сестрой, например?

Спаситель взглянул на часы, словно сверяясь, скоро ли конец сеанса. Вопрос затронул малоприятные воспоминания. И хотя с этой незнакомой женщиной говорить ему было легче, чем с сыном, он знал: есть вещи, которых он не скажет никому и никогда.

— На Мартинике у меня много черной родни: дяди, тети, двоюродные сестры, братья. И конечно, Эвелина. Она четырьмя годами старше меня, неудачно вышла замуж, развелась, у нее двое детей.

Спаситель заговорил медленнее, следя за тем, что можно сказать Луизе и о чем лучше промолчать.

— Мои приемные родители не поддерживали отношений с моей кровной семьей: они не были расистами, но не хотели меня ни с кем делить. Хотели, чтобы я принадлежал только им. Они…

Он замолк. Ему хотелось воздать Сент-Ивам по справедливости, пусть даже они допустили немало ошибок.

— Они мной гордились. Я был первым учеником…

— И такой высокий, такой красивый, — досказала Луиза, говоря как бы о том мальчике, оставшемся в прошлом, а не о мужчине, сидевшем перед ней.

Спаситель прикусил щеку, чтобы не показать своего удивления. Луиза его озадачивала.

— Родители хотели для меня успеха, — продолжал он. — Собственно, как все родители. Но для них это означало, что я должен стать совершенно таким, как белые, говорить как белые, получить высшее образование вместе с белыми. Они отправили меня в другой город, в Фор-де-Франс в пятидесяти километрах от нас, и отдали в лучший лицей. Мне сняли квартиру с пансионом на год, разумеется, у белой дамы.

Спаситель рассмеялся.

— Когда я вспоминаю те времена, то думаю: дело могло кончиться очень плохо. В Фодфансе — так на креольский манер называют Фор-де-Франс — было столько красивых девушек, что я влюблялся каждую неделю. Но все же был толковым пареньком и получил аттестат с хорошими оценками. Родители отправили меня в Париж изучать психологию. Когда я приезжал на Новый год и на летние каникулы в Сент-Анн, приятели называли меня «негрополитен».

В эту минуту Спасителю стало понятно, чтó испытывают его пациенты: они и рады возможности поговорить о себе, и боятся проговориться.

— Когда отец умер, мама продала ресторан, и, как только я получил диплом доктора психологии, мы вместе переехали в Фор-де-Франс, где я открыл кабинет — такой же, как здесь. Но там была совсем другая работа. Немалая часть моих пациентов считала, что на них навели порчу. Люди приходили ко мне, потому что я «черный доктор», антилец. Они считали, что я их пойму. Но психотерапия мало похожа на магию вуду. Хотя не буду утверждать, что помогает она лучше.

Спаситель заметил, что Луиза слушает его — и смотрит, приоткрыв рот, — чем озадачила его еще больше.

— А ваша жена? — спросила Луиза.

— Что?

Спаситель резко выпрямился на своей кушетке.

— Простите… Я понимаю, для вас это больно…

— Что вас, собственно, интересует? — спросил он, как будто отвечал на допросе. — Я женился на белой молодой женщине. По антильскому выражению, «побелил породу».

Он вдруг почувствовал смущение от того, что так много говорил, так много о себе рассказал… И резко поменял тему:

— Так что вы решили насчет Чудика?

— Чудика?

— Вашего хомячка. Через неделю он уже будет есть самостоятельно, так что приходите и забирайте.

Спаситель встал, нависая над Луизой, и ей ничего не оставалось, как тоже подняться. Они стояли совсем близко, чувствуя дыхание друг друга. Все было возможно, но оба знали, что еще не время.

Спаситель проводил Луизу до двери, а потом, насвистывая, чтобы убедить себя, что ничего не произошло, отправился к сыну на кухню. Но если тетради и карандаши Лазаря были на месте, то самого Лазаря на месте не было.

— А-а, вот ты где? — воскликнул он, обнаружив сына лежащим на кровати. — С каких это пор ты читаешь вверх ногами?

Лазарь, заметая следы, плюхнулся впопыхах на кровать и уткнулся в комиксы, но не успел их перевернуть.

— Учусь, — ответил он, не уточнив, что скорее учится врать.

— Вот оно что…

Спаситель уселся в ногах кровати и, задумчиво глядя вдаль, сказал:

— Слушай, а ведь скоро зимние каникулы. Может, я смогу выкроить несколько деньков?

Да, хотелось бы, однако Спаситель тут же понял, насколько нереально его пожелание. Куда он денет своих депрессивных, гиперактивных, страдающих фобиями, булимией, анорексией и тягой к самоповреждению пациентов? Он их бросить не мог…

— Или, наверное, лучше на пасхальные…

Точно, на Пасху! Как раз к весне понадобится новый ежедневник.

Спаситель взглянул на Лазаря: похоже, сын его даже не услышал. Неудивительно: в ушах мальчика все еще звучал разговор отца с Луизой, который он подслушал через приоткрытую дверь.

— Поедем с тобой на Мартинику, — прибавил Спаситель, надеясь заинтересовать Лазаря.

Лазарь подскочил на кровати.

— На Мартинику! Не может быть! В Сент-Анн?

— В Сент-Анн и в Фор-де-Франс, где ты родился.

Лазарь кинулся отцу на шею и закричал:

— Мы положим цветы маме на могилу!

— Д-да, — согласился Спаситель, сразу вспомнив Эллу.

Тем же вечером Лазарь при свете фонарика еще раз перечитал анонимное послание, которое подсунули им под дверь.

«Ты» — это папа. А «её» — маму?

Ночью с воскресенья на понедельник Спасителю приснился страшный сон: мадам Густавия съела оставшихся троих малышей. Вот что значит начитаться с вечера на любимом хомячковом сайте историй о каннибализме среди хомячьих мамаш! Очень быстро он понял, что теперь ему не заснуть, и решил удостовериться, что никакого хомякоедства у них в доме не происходит.

Не приснись Спасителю кошмар, он бы не проснулся среди ночи, не спустился бы вниз и не услышал телефонного звонка у себя в кабинете. Этот номер телефона он давал только своим пациентам, и только кто-то из них, впав в отчаяние, мог позвонить ему посреди ночи. Одним прыжком он был у телефона и взял трубку.

— Алло! Я слушаю.

— Это Марго.

— Марго… Карре?

— Да.

— Что случилось?

— Я хочу умереть.