А пока еще есть время, нужно срочно ехать наНовоапраксинский химический комбинат и выяснить, отчего же он так интересуетнашего Петра Ильича, что даже на компьютерных «обоях» он вывел фотографиюкомбината! Как говорится, «скажи мне, что у тебя на „обоях“, и я скажу тебе,кто ты…»

Вчера я успела повесить «жирафовое» пальтецо на место исапоги почистила и тоже вернула незаметно.

Комбинат находится за городом, а какие в нашей провинциидороги, известно каждому. Небось увязнешь по колено в грязи…

Я надела свои собственные высокие ботинки на толстой подошве,джинсы и черную кожаную куртку. Да, с переменой имиджа дела идут туго, но язнала совершенно точно, что женщины, подобные моей мамуле, никогда в жизни непоедут на Новоапраксинский химический комбинат, а стало быть, и в гардеробе уних нет ничего подходящего на такой случай.

Я все же порылась у мамули в шкафу и выудила широкий яркийшарф, который мамуля собственноручно связала позапрошлой зимой, повинуясьтворческому порыву.

Теперь осталось только сложить в объемистую сумку походныйнабор журналиста: диктофон, удостоверение, две ручки, бумагу для записей. Кактам поется в песне? «С „лейкой“ и с блокнотом, а то и с пулеметом…»

Будем надеяться, что пулемет в Новоапраксино мне непонадобится.

— Один билет до Новоапраксино, — сказала якассирше.

Она протянула мне бумажный квадратик, отсчитала сдачу.Взглянув на билет, я убедилась, что за исключением даты, он как две капли водыпохож на тот, что выпал из-за подкладки у Петра Ильича. Тот же вокзал, та жезона…

Электрички в нужном мне направлении ходили часто. Толькопоезд отошел от платформы, по вагонам потянулись вереницы разносчиков,предлагавшие пассажирам резиновые перчатки и будильники, плащи-дождевики иинсектициды, газеты и мороженое.

Пассажиры пытались дремать или читать детективы в ярких обложках,но каждые полминуты у них над ухом раздавался оглушительный голос очередногокоробейника: «Разрешите привлечь ваше внимание! Я предлагаю вам приобрестивещь, совершенно необходимую в любом хозяйстве…»

Периодически в поток разносчиков вклинивались нищие со своимклассическим припевом: «Мы люди не ме-естные…»

От всех этих криков у меня началась головная боль. Ксчастью, ехать пришлось не очень долго, голос из динамика объявил мою станцию,и я направилась в тамбур.

Новоапраксино произвело на меня угнетающее впечатление. Еслипоселки, которые поезд проезжал раньше, выглядели достаточно оживленными,участки — ухоженными, хоть и осень, дома производили впечатление жилых, и дажеуродливые бетонные коробки новорусских особняков, при всем их безобразии, дышалижизнью, то здесь на всем лежал отпечаток запустения и распада.

Два пристанционных магазина щеголяли заколоченными окнами идверьми, прямо посреди вокзальной площади явно не первый год ржавел брошенныйза ненадобностью экскаватор. Окружавшие площадь деревянные дома по большейчасти явно были нежилыми, их давно не красили и не ремонтировали.

Я хотела было спросить у кого-нибудь из местных жителей, какдобраться до химического комбината, но эта надобность сразу же отпала:оглядевшись, я увидела неподалеку от станции унылое промышленное здание сторчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами — то самое, котороеПетр Ильич разместил на экране своего монитора.

К зданию вела грязная раздолбанная дорога, по которой, брелинемногочисленные пассажиры, сошедшие вместе со мной с электрички. Все вместепроизводило такое тоскливое и безрадостное впечатление, что у меня невольнозащемило сердце.

Во всяком случае, было совершенно ясно, куда идти.Перешагивая через ямы и колдобины, стараясь не провалиться в глубокую лужу,полную грязной осенней воды, я двинулась к комбинату.

Всех, кто шел вместе со мной по этой дороге, объединялочто-то общее в облике: понурость, унылая сгорбленная осанка людей, ни на что ненадеющихся, людей, которые живут по привычке, встают сегодня, потому чтовставали вчера. Все они шли поодиночке, не разговаривая друг с другом и необращая друг на друга внимания.

Я прибавила шагу, чтобы вырваться из этой тоскливойвереницы. Обогнать их не составило труда, и через четверть часа я перваяподошла к распахнутым настежь металлическим воротам, над которыми громыхали наветру ржавые железные буквы, составлявшие название «Новоапраксинский химическийкомбинат».

В застекленной будке возле ворот дремала тетка-сторожиха вмрачной форме вневедомственной охраны. При виде меня она даже не пошевелилась:ей было совершенно все равно, кто и зачем входит на территорию комбината. В еебудочке половина стекол была разбита и заменена фанерками. Рядом с охранницейна колченогой тумбочке стоял чайник с торчащим из него кипятильником, и,по-видимому, тетка только на него смотрела с интересом, дожидаясь, когда онвскипит.

— Тетенька! — Я постучала ногтем в треснувшеестекло. — А, тетенька!

— Кошка драная тебе тетенька, — ответилаохранница, не задумываясь. — Чего надо?

— Где у вас здесь начальство какое-нибудь сидит?

— Начальство, оно пока еще не сидит, — недовольнымголосом ответила вохровка, — хотя и надо бы посадить. Начальство — ононебось где-нибудь на Кипре отдыхает.

— Что, так-таки никого из руководства на комбинате нет?

— Ну почему никого, — сторожиха потянулась кчайнику, который начал наконец подавать признаки жизни, — Никита Андреичздесь.

— Кто это — Никита Андреич? — поинтересовалась я,убедившись, что охранница посчитала наш разговор завершенным.

Тетка удивленно подняла глаза, увидела, что я все еще неушла, и нехотя ответила:

— Известно кто. Замдиректора, Козодоев — Воткак? — Я почувствовала, что кровь прилила к моим щекам, а сердцевзволнованно забилось. Значит, это все-таки Никита Козодоев! Козодоевых, конечно,на свете много, но Никита.., да еще, кажется, он поступил тогда вТехнологический институт, значит, химик… — Вот как! — повторила я, взявсебя в руки. — А где бы его найти, Никиту Андреича?

— Да где же ты его найдешь? — в сердцах ответилатетка, вконец рассерженная моей настырностью. — Нешто он в кабинете сидит?Бегает где-нибудь по цехам.

Пока я шла по заляпанному грязью двору к проходной главногоздания, в душе у меня расцветали воспоминания.

Не могу сказать, что Никита Козодоев был моей первой любовью— в первый раз я влюбилась в семь лет в соседа по даче, ему было тринадцать, ион отлично ездил на скейт-борде, — так вот, Никита, конечно, не был моейпервой любовью, но слез я пролила из-за него немало. Он был старше меня на двагода, и когда по телевизору в очередной раз показывали итальянский сериал прохраброго и неподкупного комиссара Каттани, я вдруг прозрела: да комиссар же —вылитый Никита Козодоев! Те же темные волосы, тот же поворот головы, та же чутьмрачноватая улыбка…