К утру я поняла, что влюбилась в Козодоева.

Незачем вам объяснять, как относятся взрослые солидныеучащиеся выпускных классов к девятиклашкам. Никак они к ним не относятся, ониих просто не замечают. Тем более такую малопривлекательную личность, как я.

Очевидно, мамулины гены все же сыграли какую-то роль, потомучто прежде, чем начать вертеться перед Никитой и его приятелями на переменах, япоглядела на себя со стороны и поняла с грустью, что это может привести толькок тому, что вся школа будет надо мной смеяться. Терпеть насмешки я не хотела,поэтому пораскинула мозгами и вступила в научное ученическое общество имениЛеонардо да Винчи, где Никита был активным членом и даже один год занималпочетное председательское место.

Никита обожал химию и собирался поступать в Техноложку. Тутмне ничего не светило, потому что к естественным наукам я испытывала не точтобы отвращение, но устойчивую неприязнь, и получать двойки не позволяло мнетолько сильно развитое мамулей чувство долга.

В нашем школьном обществе была немногочисленная историческаясекция. Я приткнулась туда, выбрала тему по русской истории «Борис Годунов ицаревич Дмитрий» и надолго застряла в библиотеках.

Насчет убийства несчастного царевича в голове моей такничего и не прояснилось. Одни историки утверждали, что Борис Годунов его убил,но во имя будущего России, другие — что не убивал, потому что не мог быть в товремя в Угличе, третьи — что царевич сам случайно закололся ножичком, а Борисмучился совестью совершенно зря.

С Никитой мы встречались нечасто, только на общих собраниях.Однако перекидывались несколькими словами при встречах, и один раз он дажепоручил мне подготовить два плаката к его докладу. А потом год кончился, Никитасдал выпускные экзамены и; пропал из виду, а после лета я его позабыла.

Не знаю, был ли Борис Годунов на самом деле злодеем или всеополчились на него, прочитав трагедию Пушкина — «мальчики кровавые вглазах», — но мне он, несомненно, помог сохранить перед Никитой лицо.

Мы не виделись почти десять лет, и сейчас я с любопытствомждала этой встречи. Каким он стал, мой комиссар Каттани?

Проходная в главном здании была такая, как будто на дворестоял не 2001-й год, а 1980-й. Правда, я в те времена еще посещала детский сад,но по рассказам очевидцев и советским фильмам представляла себе проходнуюзавода брежневского периода именно так. Отличало ее только то, что в этойпроходной было совершенно безлюдно, если не считать тетку-охранницу, судя повсему, родную сестру той, с которой я общалась возле ворот. Даже чайник, так жекак и у первой, закипал рядом с ней на колченогой тумбочке, Тетка не обратилана меня внимания, и только когда я, пройдя мимо нее, обернулась и спросила, гдеможно найти Никиту Андреича, она бдительно поглядела на меня сквозь маленькиекруглые очки и поинтересовалась, кто я такая. Я ответила правду, что якорреспондент газеты «Невский вестник», и даже помахала перед ней нераскрытымудостоверением.

Тетка удивилась: судя по всему, пресса не жаловалапредприятие. По поводу Никиты Андреевича она раздумчиво ответила, что кто ж егознает, в кабинете он точно не сидит.

Я пошла по длинному полутемному коридору, освещенномулампами дневного света, горевшими не то что через одну, а скорее черезтри-четыре. Унылое впечатление усугублялось висящими на стенах полуоборваннымипортретами передовиков прошлого века и графиками, отражавшими борьбу цеховхимкомбината за какое-то переходящее знамя.

Людей в коридоре не было и в помине, и из выходящих в негодверей не раздавалось никаких звуков. Только откуда-то из дальнего конца зданиядоносились тяжелые и гулкие удары металла по металлу.

Я пошла на этот звук, надеясь найти там хоть кого-нибудь.

Толкнув высокую обшарпанную дверь, из-за которой доносилисьудары, я оказалась в огромном производственном помещении, где медленнодвигалась по кругу зеленая металлическая карусель, почти такая же, на какой якаталась когда-то в детстве, только вместо карет и лошадок на этой каруселистояли большие железные бочки. Сверху к карусели спускалась сложная систематруб, по которым с журчанием и бульканьем что-то текло. Сбоку от каруселиритмично подрагивал сложный агрегат, возле которого стояло несколько человек вгрязных спецовках. Один из работяг упорно бил по торчащей из агрегата трубетяжелой кувалдой, остальные чесали затылки, с интересом смотрели на своегоколлегу и подавали ему, судя по всему, бесполезные, но очень выразительныесоветы.

Неожиданно в противоположном конце помещения распахнуласьдверь, и оттуда, как черт из табакерки, выскочил крепкий, коренастый и оченьзлой человек, в котором я с некоторым усилием узнала Никиту Козодоева.

Подскочив к работягам, он замахал руками и закричал:

— Сидоров, мать твою, ты что же делаешь? Ты жезагробишь агрегат, так твою, и разэтак!

— Андреич! — обиженно воскликнул мужик скувалдой. — Так ить не фурычит она, сволочная хреновина! Процесс итьвстает!

— Процесс встает! — передразнил его Никита. —А ты, Сидоров, сними кожух да проверь внутри маслопровод, а не лупи по техникекувалдой!

— Так ить отвинчивать надо… — тоскливо проныл Сидоров,но, понимая, что отвертеться на этот раз не удастся, достал отвертку и началмедленно отворачивать винты.

— А вы что без дела стоите? — рявкнул Никита назрителей, с живейшим интересом наблюдавших за трудовым процессом. — Беритеотвертки, помогайте Сидорову!

Тут он заметил меня и в том же запале закричал:

— Почему в цеху посторонние?

Работяги как по команде повернулись и изумленно воззрилисьна меня.

— Это ктой-то? — басом спросил Сидоров, не отрываяглаз от мамулиного разноцветного шарфа.

— Это я вас спрашиваю: кто она такая? — заоралНикита.

— Никита! — Я шагнула ему навстречу. — Тыменя не узнаешь?

Он застыл, удивленно хлопая ресницами, и стал удивительнопохож на себя прежнего, так что я чуть не прослезилась и задумала про себя:если сейчас он меня узнает, все будет хорошо. Я не успела подумать, что именнобудет хорошо, но у меня в мозгу именно так и прозвучало: все будет хорошо.

А Никита сделал шаг мне навстречу, лицо у него сделалосьудивительно глупым, и он неуверенно сказал:

— Простите…

С памятью у Никиты Андреича обстояло неважно, так что я дажерасстроилась: а вдруг он и вправду меня не узнает? Ведь прошло столько лет…

— Общество имени Леонардо да Винчи, — нетерпеливонапомнила я Никите.

— Ой! — обрадовался он. — Я вспомнил!

Саша, да?

— Ну наконец-то. — Я вздохнула с облегчением:все-таки узнал.

— А что ты здесь делаешь? — спросил он не оченьласково — девочке из его школьного детства не место было в этом обшарпанномцеху с работягами, да и Никите некогда было предаваться воспоминаниям.