Дорогая Селия, я глубоко сожалею о своем безнравственном поведении. Умоляю простить меня и впредь продолжать считать своим другом и преданным покровителем.

Р. М.

Я велю Уиллу привести в мою комнату Дегуласса, а потом передать Селии мою записку.

Сам надеваю парик. Мое волнение понемногу стихает, — это, похоже, становится причиной внезапного падения температуры. Если раньше я пылал, то теперь ощущаю холод. Лезу за табардой, натягиваю ее и сижу, засунув руки в рукава. Дожидаясь гостя, я задаю себе вопрос, почему я так и не приступил к рисованию русских? Неужели дальше фантазий дело не пойдет?

Дегуласс появился раньше, чем я смог ответить на этот вопрос. При виде его я сразу же перестал испытывать смущение по поводу собственной наружности. Он принадлежит к людям, необыкновенно, невероятно уродливым — об этой уродливости тут же забываешь, стоит ему удалиться, но она поражает с еще большей силой, когда он вновь возникает на горизонте. (Интересно, его жена и дети так же воспринимают его наружность, как мы, и чувствуют большую нежность в его отсутствие?)

Левая щека его мясистого лица с грубыми чертами, уродливого само по себе, обезображена вдобавок язвой, которую он всегда старательно прикрывает рукой. Мне это зрелище доставляет боль. Ведь от этой заразы есть лекарство, думаю я, но никак не могу вспомнить его состав. Впрочем, на этот раз не я, а он исполняет роль медика. Похоже, он искренне озабочен тем, что «со времени той отмененной вечеринки все говорят, что вы сам не свой». Он ставит предо мной бутыль с зеленоватой жидкостью. «Получил от одного знахаря, шарлатана, каких мало, — объявил он. — Не стоит потраченных трех пенсов!»

— Тогда зачем вы принесли мне это, господин де Гурлей?

— Потому что это самое эффективное лекарство от меланхолии.

— Тогда почему оно не стоит тех небольших денег. что за него запросили?

— Я так сказал? А чему вы поверите больше, сэр Роберт, тому, что лекарство бесценно, или тому, что оно вовсе не имеет цены?

— Ни тому ни другому…

— Очень мудро.

— Пока сам не попробую…

— Вот именно. Значит, вы ничего особенного не ждете? Не принимаете ни одну сторону?

— Да.

— И в равной степени верите как в то, что лекарство бесполезно, так и в то, что оно чудесным образом исцелит вас?

— В исцеление верится меньше.

— Но шанс все же возможен?

— Пожалуй.

— Прекрасно. Обещаете принять лекарство перед сном?

— Хорошо.

— Вот и отлично.

Де Гурлей сел. Лицо его сияло. Я заметил, что люди имеют привычку улыбаться, если знают что-то, чего не знают другие. Такая улыбка говорит о превосходстве. Это всегда раздражает, но на этот раз меня заинтриговала та игра, какую вел со мной Дегуласс. Мне было интересно, в чем ее смысл, но тут Дегуласс нежно похлопал себя по огромному животу и громко произнес: «Надежда, вот что! Обольстительница разума! Она не покидает нас, n'est-ce pas»?

— Возможно, вы правы.

— Конечно, прав. Возьмем вашу вечеринку, которую отменили в последний момент. Слов не хватит, чтобы описать, с каким нетерпением моя жена и дочери ее ждали, сколько надежд возлагали на нее. Это просто не поддается описанию.

— Мне очень жаль…

— Нет, нет… Не извиняйтесь. Никто не обещал моей жене, что на ужине будут присутствовать важные и влиятельные персоны и что с того вечера наш ежегодный доход увеличится на три тысячи ливров. Никто не обещал моим дочерям, что на этой вечеринке они познакомятся с сыновьями маркизов и юными племянниками принца Руперта. И все же они надеялись! А когда пришло известие, что все отменяется, знаете, что они стали делать, все трое? Залились слезами в три ручья.

— Мне действительно очень жаль, — сказал я, — но ни знатные вельможи, ни родственники Руперта не приняли приглашения.

— Так я и думал. Точнее сказать, я в равной степени верил и не верил в их приезд и потому не позволял себе надеяться.

— Беру на себя смелость утверждать, что это очень мудро.

— Совершенно верно. А теперь готовы ли вы сообщить мне по секрету, что с вами случилось, если вы расположены сделать такое признание? С одной стороны, во мне нет и капли мудрости, но, с другой, моя мать убеждена, что во всем Норфолке нет человека умнее.

Дегуласс от души рассмеялся. Смеха я не слышал много дней, и меня поразило его звучание в закрытой комнате, — похоже на эхо или на звуки, идущие из-под воды. Смех смолк, в комнате воцарилось молчание, и тут взгляд мой остановился на воспаленной, покрытой струпьями щеке де Гурлея. Неожиданно я вспомнил состав средства от псориаза и сказал:

— Увы, я не знаю, что приключилось со мной, и потому мне нечего вам сказать. Однако я знаю, как излечить язву на вашем лице.

— Не говорите, что знаете! — воскликнул Дегуласс. — Скажите, что знаете и в то же время не знаете.

— Хорошо. Есть два средства. Возможно, помогут оба, но не исключено, что не поможет ни одно. Первое — слегка подслащенный сок подорожника; второе — поссет из патоки. Они либо исцелят, либо не исцелят вас.

Де Гурлей поблагодарил меня и снова рассмеялся; было видно, что ему хочется, чтобы я к нему присоединился. Но я не мог смеяться. Он полагал, что его игра говорит об уме и мудрости, но я видел, что в конечном счете все оборачивается глупостью. Его игра была не чем иным, как самообманом: жонглируя утверждениями и отрицаниями, он хотел уберечь себя от разочарований, но он, как любой человек, тоже многого ждал от жизни. Чем, как не проявлением надежды, была частичка «де» перед его фамилией?

Уже стемнело, когда де Гурлей ушел от меня. Я подложил дров в камин, но холод все равно пронизывал до костей. Только горячая ванна согреет меня, решил я.

Я позвал Уилла. Он сказал, что передал мою записку Селии.

— Как чувствует себя моя жена? — спросил я.

— Ее ничто не радует. Ждет с нетерпением возвращения господина Финна, чтобы тот поскорее закончил портрет.

— Финн уехал?

— Да, сэр. На следующий день после не состоявшейся вечеринки. Хвастался, что у него дела в Уайтхолле.

Выходит, я не ошибся. Финна определили (или он сам себя определил) ко мне в шпионы.

Сидя в кадке (голова моя все время падала на грудь, что создавало некоторое неудобство, и я решил смастерить что-нибудь, удерживающее подбородок в определенном положении, — мне казалось, нечто подобное должно быть у жителей реки Map), я пытался сообразить, как может отразиться на моей судьбе шпионство Финна. Зная короля и его полную власть над подданными, я был готов держать пари, что его позабавит моя безрассудная любовь к Селии. «Ах, Меривел… — так и слышался мне его голос, — какой же ты неловкий Ромео! Драться с Джульеттой на балконе! На будущее — помни свою роль. Ты Парис». Тут я улыбнулся. Мне так хорошо запомнились интонации королевского голоса, что, казалось, он находится здесь же, в этой комнате, невидимый за идущим от воды паром.