Две пары глаз провожали его, пока он несся вверх по лестнице. Холодные и суровые глаза леди Уикхем, тоскливо жаждущие глаза Симмонса. Так редко обязанности дворецкого позволяли ему отдаться страсти к спортивной охоте, которая жила в нем с отрочества! Ныне ему лишь изредка выпадал случай пульнуть хотя бы в кролика, и вид удаляющегося Дадли вызвал у него сильное слюноотделение. Со вздохом он подавил мучительное разочарование.

– Вредный субъект, миледи, – сказал он.

– Сообразительный, – вынуждена была признать леди Уикхем.

– Низкий хитрец, миледи, – уточнил дворецкий. – Книга ему понадобилась! Уловка, и ничего больше.

– Продолжайте бдеть, Симмонс.

– Всеконечно, миледи.

Дадли сидел на кровати и отдувался. Ничего подобного с ним прежде никогда не случалось, и на какое-то время потребность в пище угасла в нем, сменившись более возвышенным страданием. Больше всего на свете он не терпел выглядеть последним идиотом, а все нервы в его теле твердили, что во время недавней беседы он, несомненно, выглядел самым последним из самых последних идиотов. Уныло уставившись в одну точку, он мысленно заново пережил каждое мгновение этой дьявольской сцены, и чем больше он анализировал свою роль в ней, тем безобразнее она ему представлялась. Он содрогался в агонии стыда. Его словно бы с ног до головы обдавало колючим жаром.

А потом – сначала чуть-чуть, но все усиливаясь и усиливаясь – голод вновь заявил о своих правах.

Дадли стиснул зубы. Необходимо было что-то предпринять, чтобы его утихомирить. Необходимо было так или иначе помочь духу восторжествовать над материей. Он поглядел на книгу, которую выхватил с полки, и впервые за эту ночь почувствовал, что Судьба ему улыбнулась. В библиотеке, несомненно забитой всяческой трухой, он с первого же захода сумел ухватить «Пешком по Европе» Марка Твена, книгу, которую не брал в руки с детства, но всегда намеревался перечитать. Именно та книга, которая поможет забыть о муках голода, пока этот молочный поезд не отойдет от платформы.

Он открыл ее наугад и был потрясен, обнаружив, в какой мере Судьба потешается над ним.

«Сейчас, когда я пишу эти строки (читал Дадли), меня преследует мысль, что я уже много месяцев не ел ничего питательного и сытного, но скоро-скоро я угощу себя обедом – скромным, в обществе только меня самого. Я выбрал несколько блюд и составил маленькое меню, которое отправлю домой с предшествующим пароходом, и меня с пылу с жару будет ждать следующее…»

Дадли пробрала холодная дрожь. На него нахлынули воспоминания детства, когда он впервые прочел то, что следовало за этой фразой. Вся страница врезалась ему в память, так как проштудировал он ее в школе, томясь от непреходящего волчьего аппетита и не имея средств приобретать что-нибудь в школьной лавочке для поддержания сил в промежутках между школьными трапезами. Читать ее и тогда было пыткой, ну а теперь, он знал, это будет пыткой вдвойне.

Ничто, твердо решил он, не заставит его читать дальше. Поэтому он тут же прочел:

У Дадли вырвался слабый стон. Он попытался закрыть книгу, но она отказалась закрываться. Он попытался отвести глаза от страницы, но они устремлялись к ней, как почтовые голуби к родной голубятне.

Дадли поднялся на ноги. Он не мог долее терпеть. Его предыдущая вылазка на поиски пищи давала не слишком благоприятные прогнозы на продолжение подобных попыток, однако настает час, когда человек перестает считаться с возможными помехами. Он снял ботинки и на цыпочках вышел из комнаты. По коридору, теперь залитому светом, ему навстречу двинулась такая знакомая фигура.

– Ну? – сказал Симмонс, дворецкий, поднимая ружье к плечу и любовно поглаживая пальцем спусковой крючок.

Дадли посмотрел на дворецкого, и сердце у него ушло в пятки.

– А! Наше вам, – сказал он.

– Что еще вам понадобилось?

– О… э… ничего.

– Марш назад в комнату!

– Знаете, вот что, милейший, – сказал Дадли, в отчаянии отправляя осмотрительность ко всем чертям. – Я умираю с голоду. Абсолютно умираю. Так по доброте душевной вы бы не смотались в кладовую или куда-нибудь там еще, не принесли бы мне парочку бутербродов?

– Марш назад в комнату, подлый пес! – прорычал Симмонс с такой страстностью, что Дадли, пошатываясь, отступил в указанную комнату просто от изумления. Он ни разу не слышал, чтобы дворецкие изъяснялись подобным образом. Он никак не предполагал, что они способны на такое.

Дадли надел ботинки и, шнуруя их, напряженно размышлял. В чем, собственно, спрашивал он себя, дело? Какая идея стоит за всем этим? То, что хозяйка дома, встревоженная шумом в ночи, могла призвать себе на помощь дворецкого с огнестрельным оружием, было еще понятно. Но зачем этому типчику понадобилось разбивать бивак у него под дверью? Ведь они же знают, что он друг дочери дома.

Дадли все еще бился над этой загадкой, когда странное четкое постукивание привлекло к себе его внимание. Постукивание это раздавалось через неравные промежутки и как будто доносилось со стороны окна. Он привстал с кровати и прислушался. Постукивание раздалось снова. Он подкрался к окну и выглянул наружу. И в тот же миг что-то очень твердое больно стукнуло его по лицу.

– Извини! – произнес голос.

Дадли подскочил. Взглянув в том направлении, откуда донесся голос, он обнаружил, что слева от его окна из стены выдается узкий балкончик. На балкончике, залитая серебряным лунным светом, стояла Роберта Уикхем. Она сматывала бечевку, к концу которой был привязан крючок для застегивания пуговичек на ботинках.

– Извини, пожалуйста, – сказала она. – Я старалась привлечь твое внимание.

– И привлекла, – сказал Дадли.

– Я думала, ты спишь.