– Сплю! – Жуткая ироническая гримаса исказила лицо Дадли. – Неужели в этом доме хоть кто-то спит? – Он наклонился вперед и понизил голос: – Послушай, твой чертов дворецкий совсем спятил.

– Что-что?

– Он стоит на страже у моих дверей с огромной гаубицей. А когда я только что попытался высунуть голову в коридор, он на меня зарычал.

– Боюсь, – сказала Бобби, ухватив крючок, – он считает тебя грабителем.

– Грабителем? Но я же без всяких экивоков прямо сказал твоей матери, что я твой друг.

Что-то вроде смущения словно бы охватило не привыкшую смущаться мисс Уикхем.

– Об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказала она. – Дело в том…

– Да, кстати, а когда ты приехала? – задал Дадли вопрос, внезапно возникший в его смятенном мозгу.

– С полчаса назад.

– Как!

– Да. Влезла через окно в посудомойной. И сразу же наткнулась на маму в халате. – Мисс Уикхем вздрогнула, словно от какого-то неприятного воспоминания. – Ты же никогда ее в халате не видел! – добавила она тоненьким голоском.

– Еще как видел! – отрезал Дадли. – И хотя не исключено, что подобный опыт полезен всякому, позволь заметить, что одного раза более чем достаточно.

– По пути сюда я вляпалась в дорожное происшествие, – продолжала мисс Уикхем, слишком поглощенная собственными переживаниями, чтобы слушать о том, что довелось пережить ему. – Идиот-ломовик подставил свою подводу под мой автомобиль и разбил его вдребезги. Ну и я застряла там уж не знаю на сколько часов, а потом добиралась сюда на поезде, который следует со всеми остановками.

Доказательством состояния (если тут требуются доказательства), в какое треволнения этой ночи ввергли Дадли Финча, служит тот факт, что сообщение об автокатастрофе, постигшей эту девушку, не вызвало у него даже тени горячего участия и ужаса, которые он, без сомнения, испытал бы накануне. Оно оставило его почти холодным.

– Ну а когда ты увидела свою мать, – сказал он, – разве ты не объяснила ей, что я твой друг?

Мисс Уикхем замялась.

– Об этом я и хочу поговорить с тобой, – сказала она. – Видишь ли, дело обстоит так. Сначала требовалось как можно мягче подготовить ее к тому, что машина не была застрахована. Это ее в восторг не привело, и вот тут она рассказала мне про тебя… Дадли, старичок, что ты тут натворил? Мамаша, видимо, считает, что ты вел себя самым жутким образом.

– Я признаю, что приехал не с тем чемоданом, а потому не мог переодеться к обеду. Но помимо этого, провалиться мне, если в моем поведении было хоть что-нибудь жуткое.

– Ну, она почти с самого начала прониклась к тебе самым черным подозрением.

– Если бы ты послала ей телеграмму, что я приеду…

Мисс Уикхем с раскаянием прищелкнула языком:

– Так я и знала, что о чем-то позабыла. Ах, Дадли, мне так жаль!

– Пустяки! – с горькой иронией сказал Дадли. – Возможно, в результате чокнутый дворецкий прострелит мне голову, но не извиняйся. На чем ты остановилась?..

– А, да! Когда я столкнулась с мамой… Ты же понимаешь, Дадли, милый, в каком трудном я оказалась положении, правда? Я только что объяснила ей, что машина расплющена в лепешку и не застрахована, и вдруг она меня спрашивает, действительно ли я тебя пригласила сюда. И только я хотела ответить «да», как она начала говорить о тебе с таким ожесточением, что момент выглядел не слишком подходящим. Ну, и когда она спросила, друг ли ты мне, я…

– Ты сказала, что да?

– Ну, не так прямо.

– То есть как?

– Мне следовало быть жутко осторожной, понимаешь?

– Ну и?

– Я сказала, что в жизни тебя не видела.

Дадли испустил стон, будто ветерок вздохнул среди древесных вершин.

– Но все в порядке, – продолжала мисс Уикхем бодро.

– Да, не правда ли? – сказал Дадли. – Я уже заметил.

– Я пойду поговорю с Симмонсом. Скажу ему, что он должен помочь тебе сбежать. И все будет тип-топ. Ты как раз успеешь на чудесный молочный поезд…

– Спасибо, про этот молочный поезд мне известно все.

– Иду к Симмонсу сейчас же. Так что тебе не надо волноваться, старичок.

– Волноваться? – сказал Дадли. – Мне? Из-за чего бы я стал волноваться?

Бобби исчезла. Дадли отошел от окна. Из коридора донеслись отзвуки перешептывания. Кто-то легонько постучал в дверь. Дадли открыл ее и увидел на коврике посланницу. В глубине коридора маячил, тактично отступив на задний план, дворецкий Симмонс. Приклад ружья он приставил к ноге.

– Дадли, – прошептала мисс Уикхем, – у тебя с собой есть деньги?

– Да. Небольшая сумма.

– Пять фунтов? Для Симмонса.

В Дадли пробудился воинственный дух Финчей. Его кровь закипела.

– Ты хочешь сказать, что после всего этот типчик ждет от меня чаевых?

Он метнул через ее плечо яростный взгляд в человека позади ружья, который в ответ угодливо улыбнулся. Видимо, объяснения Бобби убедили Симмонса, что он был несправедлив к Дадли, поскольку его враждебность, столь заметная еще совсем недавно, теперь исчезла.

– Ну, видишь ли, – сказала Бобби, – бедняжка Симмонс беспокоится…

– Я рад, – сказал Дадли мстительно. – Особенно если беспокойство сведет его в могилу.

– Он боится, что мама рассердится на него, когда узнает, что ты уехал. Он не хочет лишиться места.

– Человек, который не хочет выбраться из такого места, последний осел.

– А потому на случай, если мама взбесится и уволит его за то, что он плохо тебя сторожил, он хочет получить что-нибудь на лапу. Для начала он запросил десятку, но я выторговала у него половину. Так что выкладывай, Дадли, милый, и начнем действовать.

Дадли достал пятифунтовую бумажку и проводил ее долгим тоскливым взглядом, исполненным любви и сожаления.

– Вот, бери, – сказал он. – Надеюсь, он потратит ее на алкогольные напитки, налижется до чертиков, споткнется и сломает себе шею.

– Спасибо, – сказала Бобби. – Он поставил еще одно малюсенькое условие, но тебе незачем беспокоиться.

– А какое?

– Да самое пустяковое. От тебя ничего не требуется. Так что можешь не беспокоиться. А теперь начинай завязывать узлы на простынях.

Дадли уставился на нее.

– Узлы? – переспросил он. – На простынях?

– Чтобы спуститься по ним.

Ведущим жизненным правилом Дадли было не прикасаться к своим волосам после того, как они были расчесаны, набрильянтинены и уложены в модный зачес ото лба, но в эту ужасную ночь все правила цивилизованной жизни полетели в тартарары. Он вцепился в свою шевелюру, забрал ее в горсть и закрутил. Только такой радикальный жест мог выразить всю глубину его чувств.