– В тумбочке нашли записку, – спокойно, будто описывая нечто совершенно обыденное, продолжала женщина. – Вам прочесть?..

– Читайте, – генерала охватила безумная нервная дрожь.

– «Не хочу больше занимать его место», – тихо начала читать женщина.

– Это все?

– Да, все.

– …Родственников оповестили? – упавшим голосом спросил генерал после длинной паузы.

– Так точно.

– Дурак! – вырвалось у генерала.

Помолчав еще немного, он положил трубку и только после заметил, что пальцы у него испачканы растаявшим шоколадом…

– Дерьмо! – со злостью пробормотал он, вытирая руки носовым платком. – Вся жизнь – дерьмо!..

* * *

Руки дрожали и не хотели слушаться. Мушка пистолета гуляла так, что почти невозможно было поймать на прицел белую чалму одного из моджахедов. Сарматов на мгновение закрыл глаза, стараясь собраться, выровнять дыхание.

Вертолет гудел уже совсем рядом.

Моджахеды еще ни о чем не подозревали. Глазели по сторонам, громко переговариваясь о чем-то на фарси.

Потом один из них нехотя слез с верблюда и направился за камни, расстегивая на ходу штаны.

– Ну, иди, иди, дорогой… – прошептал майор, доставая из-за пазухи отобранный у Али-хана кинжал.

Все произошло почти мгновенно: «дух» повалился на землю, даже не успев вскрикнуть. Зажав ему рот ладонью, Сарматов выдернул кинжал из залитой кровью шеи, и моджахед, два раза дернув ногой, затих навсегда.

Майор аккуратно вытер нож о его потрепанный халат и снял с плеча убитого автомат Калашникова:

– Вот теперь повоюем! Теперь…

Но майор осекся на полуслове, потому что, подняв глаза, он наткнулся на взгляд старика, того самого, что кормил его вчера, рассказывая о каких-то своих бедах.

Мутталиб смотрел на раненого даже не с испугом, а с каким-то удивлением. А рука его тем временем машинально тянулась к притороченному к седлу карабину.

– Не надо, дед… – прошептал Сарматов, завороженно наблюдая за рукой старика.

Выстрел, повторенный тысячу раз горным эхом, поднял в небо сотни птиц. Старик вздрогнул, будто пугаясь чего-то в последний раз в жизни, и, успев бросить удивленный взгляд на неугомонного раненого человека, так похожего на его сына, медленно осел на землю. Губы его что-то шептали: быть может, молитву, а может, он просто хотел спросить этого чужого человека, которому он не сделал ничего дурного, зачем он отнял у него жизнь?

А дальше начался ад. Стреляли со всех сторон. Пули крошили камень и, звонко отскакивая от алмазно-твердых скал, высекали искры. Сарматову только изредка удавалось высунуться и пустить очередь в ответ.

– Шурави, сдавай! – кричали моджахеды, коверкая русские слова. – Быстра сдавай!

– Ага, сейчас! – высунувшись на мгновение, Сарматов выпустил короткую кинжальную очередь, которая вышибла мозги из головы одного из нападавших. – За всех получите! За Сашку Громыхалу получите!.. А это за Аланчика! За всех угощу!

Ярость переполняла майора, удваивала, утраивала, удесятеряла его силы. Сарматов встал в полный рост и повел прицельный огонь, даже не пригибаясь, когда стреляли по нему.

И пули странным образом обходили этого человека, словно боялись его. Моджахеды испуганно переговаривались между собой, видимо, посчитав странного человека шайтаном.

Тут автомат, выплюнув последние патроны, затих в руках майора. Сарматов отбросил его в сторону и выхватил пистолеты.

– Давай выходи, померяемся, чья кишка тоньше!

Из-за валуна высунулся совсем молодой «дух», глядя на майора переполненными ужасом глазами, он выпустил по нему очередь. Одна из пуль все же обожгла плечо Сарматова, но майор даже не заметил этого. Он стрелял с двух рук, и «дух» полетел на землю. Пуля попала ему в живот, и парень корчился на земле в страшных муках.

– Давайте, давайте, где же вы?! – кричал Сарматов.

Он даже не заметил, что пистолеты уже не стреляли, а лишь щелкали, как игрушечные. Майор видел только, что из-за камней один за другим начали вылезать душманы.

– Сдавай, шурави… – громко прокричал кто-то. – Патроны йок.

– Ну, давай подходи, кто смелый… – уже выбиваясь из сил, прохрипел Сарматов и бухнулся на колени. Пистолеты выпали из его дрожащих от напряжения рук. – Давайте подходите, занимайте очередь… – Сарматов медленно вынул из-за голенища тот самый узорчатый нож. – Ну, кто первый кишки наружу будет выпускать?..

Сначала раздался один робкий смешок. Потом второй, потом третий, четвертый… Через минуту хохотали уже все моджахеды. Они покатывались со смеху, тыча пальцами в Сарматова.

– Шурави аскер! – кричали они. – Урус аскер!

– Ну, что же вы?! – продолжал хрипеть Сарматов. – Давайте берите меня! Что же вы, сволочи?!

* * *

И вдруг земля вокруг Сарматова словно ожила. Взлетает в воздух, гудит, полыхает пламенем, поглощая душманов одного за другим. Начинается огненная буря. И только один маленький островок в самом центре этого урагана остается спокойным – там, где стоит на коленях оглушенный, истекающий кровью русский майор.

Сарматов не верит своим глазам. А потом его глаза застилает кровавый туман, и он, потеряв сознание, валится на землю.

Последнее, что он видит, так это месящие маслянистый полуденный воздух лопасти краснозвездного советского вертолета, который, выпустив свой смертоносный заряд, скрывается за вершинами охристых гор и, описав круг, возвращается обратно…

* * *

…А в бездонно-голубом небе величаво плывут облака, похожие на сказочные белопарусные фрегаты. И кажется Сарматову, будто с древнего оплывшего кургана строго смотрит на него странная скифская баба и над старым, поросшим травой степным шляхом пластается в неукротимом беге темно-гнедой аргамак с пацаненком на спине, вцепившимся в белую развевающуюся гриву. Пестрым ковром стелется, летит под копыта степное буйное разнотравье, свистит настоянный на емшан-зелье хмельной весенний ветер, высекая слезы из глаз мальчишки.

– Быстре-е-е, Че-ортушка-а-а!.. Еще-о-о шибче-е! А-а-а! – в ошалелом восторге кричит мальчуган.

Пущенной из тугого лука стрелой летит над степью белохвостый, белогривый аргамак, сечет копытами мокрые от утренней росы ковыльные космы…

– Чьи вы?.. Чьи вы? Чьи вы? – тревожно вопрошает из поднебесья чибис.

Без ответа остается его вопрос.

А Чертушка птицей выносится на древний курган, и открывается пацаненку излучина Дона-батюшки, вековечной реки казацкой радости и печали.

– Чертушка! – задыхаясь от несказанного счастья, кричит мальчонка и направляет коня к речной крутояри.

И несется над Доном Чертушка, и сливаются в одно-единое бешеный степной аргамак и прильнувший к его гриве маленький всадник.