Пять секунд — и к зданию прикатила… «Буханка»! Из нее на ходу выпрыгивали собровцы, я насчитал пять человек. «Буханка» — надо же! Ну а что я хотел в начале девяностых, и экипировка у спецназа никакая, и транспорт, и вооружение так себе.

Спецназовцы ломанулись к зданию с девчонками. Двое остались у выхода, трое ворвались внутрь.

Спецназ уже работал, когда подъехал ментовской УАЗик, оттуда выскочил мой отец и рванул к зданию, но его остановил стоящий у входа старший группы СОБРа. Второй опер, прибывший с отцом, с недовольным видом закурил, опершись о капот УАЗа.

Я аж устыдился мыслей об отце. Удивительно, но он меня не бросил! Это нелогично, опасно, но он сделал выбор! Никогда не пойму, что у него в голове.

Из здания донеслись короткие неразборчивые команды, и спустя минуту вывели неудачливого надзирателя, которого бросили напарники — в наклонном положении, с опущенной башкой и руками за спиной.

— Кукарекай на зоне, падла! — рычал собровец, сжимающий его шею. — Говно лопатами жрать будешь, а пить — из параши. Обещаю.

Задержанного погрузили в УАЗик, и два спецназовца залезли внутрь — присмотреть за ним, чтобы не сбежал, пока опера работают. Интересно, как отцу удалось так оперативно среагировать?

И что делать мне? Если отец увидит, что я в безопасности, он меня по стенке размажет и будет прав. Ну и хрен с ним, главное, что все получилось. Сидеть ждать и тупо, и аморально — вдруг это не показательное выступления для коллег: «Посмотрите, какой я хороший отец» — а его и правда волнует моя судьба?

Потому я спеленал обрез, который так и не выстрелил, спрятал за нагромождением столов и двинулся вниз. К тому моменту подъехали две «скорые», а отец уже вошел в здание. Пока спускался по склону, на меня никто не обращал внимания, и только когда я попытался войти туда, где содержали девочек, собровец на входе выставил руку, преграждая путь.

— Я Павел Мартынов, — представился я. — Отец меня ищет, а он внутри.

— Стоять! — скомандовал спецназовец и крикнул: — Мартынов! Твой пацан здесь.

И секунды не прошло, как отец выскочил на улицу. В жизни его таким не видел: бледный до синевы, глаза навыкат, волосы торчком. Выматерившись, он попытался отвесить мне оплеуху, но я выставил блок.

— Ша! — рявкнул собровец. — Дома будете разбираться.

Отец встряхнул меня за груди, оттащил в сторону и припечатал к стене, брызнув слюной:

— Ах ты выродок! Я ж теперь по статье пойду! — Он притянул меня к себе и долбанул о стену спиной. — Я ж из-за тебя…

Поймав осуждающий взгляд спецназовца, он с трудом разжал пальцы и отвернулся, поплелся прочь, ссутулившись. А меня больше волновало, как там Алиса, и когда дали сигнал медикам, чтобы заходили, я попытался проникнуть с ними, но бдительный спецназовец снова меня не пустил.

— Можно? Пожалуйста! — Я сделал лицо кота из «Шрека». — У меня там подруга. Очень волнуюсь!

— Не положено, — сказал он примирительно. — Сейчас их выведут — увидишь.

Не в силах ждать, я отошел подальше, рассчитывая пролезть через крайнее окно, где фанера, которой его забили, отвалилась и выпал стеклопакет. Такая возможность вскоре представилась: вышли спецназовцы, окружили командира, и я сразу же воспользовался ситуацией, скользнул в комнату, разделенную решеткой на два загона, в которых содержались незнакомая коротко стриженная шатенка и разноглазая Оля Шаркая.

— Нас выпустят, да? Выпустят? — всхлипывая, запричитала Оля.

В загонах я разглядел кровать, тумбу, стол, взятый в столовой. На столах угадывались фантики жвачек и конфет. В туалет девочки ходили в ведра.

— Да, приехала милиция, — сказал я, потянулся к двери, ведущей из этой комнаты, вероятно, в обиталище охранников, но она распахнулась навстречу, едва не ударив по лбу. Ворвалась врач молодая встрепанная врач, похожая на лисичку, мазнула по мне взглядом и принялась дрожащими руками пытаться отпереть решетчатую дверь камеры, где содержалась темненькая.

Ноги девушки подкосились. Не веря в свое счастье, она села на бетонный пол и разревелась в голос. Оля Шаркая начала ей подвывать, а врач все подбирала ключ — ее руки тряслись, как при запущенной стадии болезни Паркинсона, и она не могла попасть в замочную скважину. Наверное, представила свою дочь на месте этих девочек.

Ругнувшись, я забрал у нее ключи, быстренько подобрал нужные и открыл девочек. Чуть не столкнувшись со второй врачихой, пожилой, полной и седовласой, я выскочил в комнату охранников. Тут было два продавленных и прожженных сигаретами дивана, стол, на полу валялись пустые бутылки из-под водки и пива, на столе — хлебные крошки, початый лимонад, пара конфет и недоеденная банка кильки. Довершал картину телевизор на тумбе с потемневшим лаком и видик. На нем лежали две видеокассеты.

Я двинулся ко второй распахнутой двери, из-за которой тянуло сортиром, немытыми телами и концентрированным отчаяньем. В просторной комнате царил полумрак, и деталей было не разглядеть. За приоткрытой дверью мелькали белые халаты, смутные силуэты, слышались всхлипы и женские голоса.

Ощущение было, словно я продираюсь сквозь пленку — время будто замедлилось.

— Алиса! — крикнул я, но никто не ответил. — Алиса, ты там?

Я наконец переступил порог. Предбанник тут был крошечным, и отдельные камеры отсутствовали, пленницы содержались в одном большом загоне и спали на бетонном полу. Наблюдалось лишь три матраса и одно одеяло.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Четыре девочки повисли на врачихе, обняли ее, не давая двигаться. Вторая женщина-врач склонилась над девочкой, лежащей на полу. Алиса, шестая, сидела, подтянув колени к животу и уткнувшись лицом в колени, и ни на что не реагировала. На ней были те же черные шорты и майка, что в последнюю нашу встречу.

Я сглотнул ком в горле, в носу защипало. Кем надо быть, чтобы допустить это? Будь ты женщина или мужчина, юноша или пенсионер, учитель или снайпер, если ты человек, то равнодушным остаться невозможно.

— Лиса! — заорал я.

Девочка дернулась, будто от удара. Медленно подняла голову и замерла, неверяще глядя на меня. Шевельнула губами, вскочила, рванула навстречу. Сомкнула руки за моей спиной — как стальные обручи стиснулись — будто я мог истаять и снова ее оставить.

— Пашка, — прошелестела она на ухо и замерла.

— Все, уже все, — проговорил я, высвободил руку, скользнул по Алисиным слипшимся и повисшим сосульками волосам.

— Давай отсюда уйдем, — прошептала