Она села на постели, Оденигбо потянулся к ней, но она отстранилась, сделала несколько шагов до шкафа и обратно до кровати. Оденигбо ошеломленно сел, не отрывая от нее нежного и испуганного взгляда.

Оланна взяла его руку, провела ею по щеке, прижала к груди.

— Приласкай меня.

— Я скажу Пателю, пусть придет и осмотрит тебя.

— Приласкай меня.

Оланна понимала, что ему не до того, что он ласкает ей грудь только потому, что готов выполнить любой ее каприз. Она гладила его шею, перебирала густые волосы, а когда он вошел в нее, вспомнила об Аризе: как, должно быть, легко лопнула кожа на ее тугом животе. Оланна заплакала.

— Не надо, нкем.

Оденигбо вытянулся рядом с ней, гладил ее лоб. Потом принес таблетки с водой, Оланна послушно проглотила их, легла на спину и стала ждать, когда придет странный покой, который приносило лекарство.

Разбудил ее тихий стук в дверь. Сейчас зайдет Угву и "оставит поднос с едой рядом с лекарствами, бутылкой сиропа и баночкой глюкозы. Ей вспомнилась первая неделя после возвращения, когда Оденигбо вскакивал, стоило ей пошевелиться. В одну из ночей она попросила воды, Оденигбо открыл дверь спальни и чуть не споткнулся об Угву, уснувшего на циновке прямо за дверью. «Что ты здесь делаешь, друг мой?» — удивился Оденигбо, а Угву ответил: «Вы не разберетесь, где что на кухне, сэр».

Оланна закрыла глаза и притворилась, что спит. Угву стоял совсем рядом, пристально глядя на нее, слышно было его дыхание.

— Вот еда, мэм, как только захотите — поешьте.

Оланна еле сдержала смех — Угву всегда угадывал, если она притворялась спящей.

— Что ты приготовил? — спросила она, открыв глаза.

— Рис джоллоф. — Угву снял с блюда крышку. — С помидорами — свежими, прямо с огорода.

— Малышка уже поела?

— Да, мэм. Она на улице, играет с детьми доктора Океке.

Оланна взяла вилку.

— Завтра я вам приготовлю фруктовый салат, мэм, — сказал Угву. — За домом поспела одна папайя. Пускай еще денек повисит, а завтра с утра пораньше сорву, пока птицы не склевали, и сделаю салат с апельсинами и молоком.

— Спасибо.

Угву стоял, дожидаясь, пока Оланна начнет есть. Оланна поднесла ко рту вилку и, закрыв глаза, попробовала рис. Он удался, как и все, что готовил Угву, но Оланна не чувствовала вкуса — слишком долго она ничего не ела, кроме таблеток, похожих на мел. Сделав глоток воды, она попросила Угву унести поднос.

Оденигбо оставил на столике у ее кровати длинный лист бумаги, с печатным заголовком вверху: «Мы, сотрудники университета, требуем отделения от Нигерии в целях безопасности» — и столбиком подписей внизу. «Я ждал, пока ты окрепнешь и сможешь подписать; письмо я передам местным властям в Энугу», — объяснил Оденигбо.

Когда Угву вышел, Оланна взяла ручку, поставила подпись и пробежала письмо глазами, нет ли ошибок. Их не оказалось, но отправить письмо не пришлось: о выходе из федерации объявили в тот же вечер. Оденигбо включил приемник погромче. Голос Оджукву узнать было легко — звучный, приятный, мужественный:

Дорогие соотечественники, граждане Восточной Нигерии! Признавая высшую волю Всемогущего Бога над всем человечеством, зная о вашем долге перед будущими поколениями, сознавая, что ни одно правительство за пределами Восточной Нигерии более не способно защитить ваши жизни и имущество, твердо намереваясь разорвать все политические и иные узы между вами и бывшей Республикой Нигерией и имея право от вашего имени провозгласить независимость Восточной Нигерии, отныне торжественно объявляю территорию, известную как Восточная Нигерия, вместе с континентальным шельфом и территориальными водами, независимой, суверенной республикой Биафра.

— Это начало новой жизни! — Оденигбо больше не сюсюкал, а говорил своим обычным голосом, густым, решительным. Он снял очки и, схватив Малышку за ручонки, пустился с ней в пляс.

А Оланну пробирал озноб. Она ждала независимости, но теперь, когда независимость объявили, это событие не укладывалось в голове. Оденигбо с Малышкой все кружились, Оденигбо фальшиво пел песенку, которую сочинил на ходу: «Начало новой жизни, ура, ура, начало новой жизни!» Малышка смеялась в блаженном неведении. Оланна смотрела на них, стараясь не думать о будущем, целиком сосредоточившись на текущей минуте, остановив взгляд на пятне от кешью на платье Малышки.

Митинг проходил на площади Свободы, в центре университетского городка. Преподаватели и студенты пели, кричали, среди людского моря раскачивались транспаранты.

Не сдвинуть с места нас, Как древо над волнами, Мы выстоим, прогоним прочь врагов. Мы выстоим, Оджукву с нами! Мы не отступим, с нами Бог!

Они пели, покачиваясь из стороны в сторону, и Оланне представилось, что деревья — манго и гмелины — тоже плавно качаются в такт. Солнце палило факелом, но с неба сыпал слепой дождик, и тепловатые капли, падая ей на лицо, мешались с потом. Малышка сидела у Оденигбо на плечах, размахивая тряпичной куклой, и Оланну переполняло счастье. Угву стоял рядом, с плакатом: «Боже, благослови Биафру». Они биафрийцы. Она биафрийка. Мужчина у нее за спиной рассказывал, как торговцы на рынке танцевали африканскую румбу и бесплатно раздавали отборные манго и арахис. Его собеседница сказала в ответ, что сразу после митинга сбегает на рынок посмотреть, чем можно поживиться даром, и Оланна, повернувшись к ним, засмеялась.

Студент-активист что-то выкрикнул в микрофон, и песни смолкли. Несколько молодых людей вынесли гроб с надписью мелом: «Нигерия», подняли с шутливо-торжественным видом, а затем поставили на землю, сняли рубашки и принялись копать. Когда гроб опускали в неглубокую яму, в толпе раздались возгласы — они нарастали, покуда не слились в единый согласный хор. Кто-то крикнул: «Оденигбо!» Студенты подхватили: «Оденигбо! Вам слово!»

Оденигбо вскарабкался на помост, размахивая флагом Биафры: красная, черная и зеленая полосы, а в центре — половина желтого солнца.

— Родилась Биафра! Мы поведем за собой черную Африку! Мы будем жить в мире! На нас никогда больше не нападут! Никогда!

Оденигбо поднял руку, и Оланне вспомнилась вывихнутая рука тети Ифеки, когда та лежала в луже крови, густой, темно-красной, почти черной. Может быть, тетя Ифека видит сейчас всех людей, собравшихся здесь; или не видит, если смерть — лишь забвение. Оланна тряхнула головой, гоня прочь тяжелые мысли, и крепко прижала к себе Малышку.

После митинга Оланна и Оденигбо поехали в университетский клуб. На хоккейной площадке собрались студенты и жгли на костре бумажные чучела Говона; в ночном воздухе клубился дым, мешаясь с их голосами и смехом. Оланна, глядя на них, с радостью осознала, что все они испытывают то же, что и она, и Оденигбо, — словно в их жилах течет не кровь, а расплавленная сталь, словно они могут ступать босиком по раскаленным углям.

14

Ричард не ожидал, что разыскать семью Ннемеки окажется настолько просто: когда он приехал в Обоси и заглянул в англиканскую церковь, миссионер сказал, что они живут совсем рядом, в некрашеном доме среди пальм. Отец Ннемеки оказался низеньким и очень светлым — кожа его отливала медью; серовато-карие глаза блеснули, когда Ричард заговорил на игбо. До того мало было в нем сходства с высоким темнокожим таможенником из аэропорта, что Ричард даже на миг опешил, подумав, что ошибся домом. Но, услышав его голос, когда старик начал благословлять орех кола, Ричард живо вспомнил тот жаркий полдень в аэропорту и утомительную болтовню Ннемеки перед приходом солдат.