Наше пополнение, которое я постарался набрать из опытных бойцов, комфортно расположилось на телегах с боеприпасами. После госпиталя раненые еще до конца не вылечились, и лишний раз утруждать их не стоило.

Впервые оказавшись на правом берегу реки днем, я остановился, и оглянулся назад. Наши старые позиции уже кто-то занимал. У моста взвод солдат уже усердно копали окопы, готовясь защищать переправу, связывающую теперь нас с большой землей.

Через час с небольшим мы добрались до Фомино, где и устроили короткий привал. Я подсел в повозку к комбату, и подробно перерисовал в свою карту дальнейший участок пути, так как утром на это времени не было. Большой ручей, который здесь тек, оказался той самой речкой с грустным названием, вдоль которого нам и нужно было продвигаться.

Дальше идти стало труднее. Здесь начиналось болото, и мы перешли по хлипкому мостику на другой берег, где нам пришлось продираться через кусты и перелески. Через пару километров лес тоже сменился болотом. Идти стало невозможно, и мы опять вернулись на левый берег. Моста здесь, конечно же, не было, но зато был брод, а на топких берегах саперы разложили доски и хворост. Так что переправа прошла без проблем. Проблемы начались дальше, где густые перелески и болота поочередно сменяли друг друга. Нам как арьергарду было легче всего. Идущие впереди бойцы уже натоптали в зарослях целую дорогу, а в топких местах уложили жерди и вязанки хвороста. Но все-таки мы вздохнули с облегчением, когда отряд вышел на большую ровную и сухую поляну, за которой находился лесок - место сосредоточивания для атаки.

Нашу немногочисленную артиллерию и минометную батарею Сергей оставил на полянке. Управлять стрельбой должны были два корректировщик, благо, что наличие средств связи позволяло.

На западной стороне рощицы, которая оказалась совсем небольшой, сейчас готовили себе позиции пулеметчики и бойцы с винтовками, пришедшие сюда раньше нас. Автоматчики, которых у нас было довольно много, держались в резерве, так как дальность стрельбы у них была не больше двухсот метров.

Распределив своих бойцов, я присоединился к Иванову, рассматривающему в бинокль расположение противника. Станция была совсем крошечной. Всего лишь несколько деревянных строений, и стоящий отдельно большой сарай, выстроенный недавно, так как доски еще не успели потемнеть. Цепочка людей в порванной советской форме передавала в этот сарай ящики, сгружаемые из стоящего на станции эшелона. Вокруг них ходило десятка два немцев с карабинами, и возможно, столько же находилось в зданиях.

Перед началом атаки комбат отправил один взвод, усиленный пулеметами, через насыпь, чтобы прикрывать нас с северной стороны. Естественно, это не осталось незамеченным, но мы на это и не рассчитывали. Как только часовые нас заметили и подняли тревогу, батальон сразу же открыл огонь.

После начала стрельбы немцы повыскакивали из всех строений. Как нам и обещали, их оказалось не меньше пятидесяти человек. Повели они себя довольно странно. Вместо того, чтобы спрятаться среди домов, солдаты дружно побежали нам навстречу, и залегли только метров через двести. Не иначе, в вагонах находилось нечто взрывоопасное, и фашисты старались держаться оттуда подальше.

Несмотря на сильнейший пулеметный огонь, косивший ряды фрицев, они и не думали отступать. Но как только раздались хлопки минометных мин и взрывы небольших снарядиков наших сорокапяток, почти все враги, оставшиеся в живых, встали и подняли руки. Человек пять рвануло к железной дороге, и успело перелезть на другую сторону. Но там их ждало три пулемета, стрелявших вдоль насыпи, так что шансов добежать до ближайших зарослей у них почти не было.

Сергей пока не спешил отдавать команду выходить из рощи. Он внимательно оглядывал окрестности станции, так как там мог спрятаться вражеский пулеметчик. Но вот началось какое то движение. Присмотревшись, я разглядел в бинокль, что несколько наших пленных солдат подобрали трофейные винтовки, и теперь сгоняли немцев в кучу, не забывая при этом собирать брошенное теми оружие.

Убедившись, что опасности нет, комбат послал наших автоматчиков на зачистку местности. Вскоре всех обезоруженных фрицев уложили на землю, а бывших пленных вытащили из закоулков, куда они попрятались во время боя, и собрали на площади. Оглядев собранную толпу численностью человек в восемьдесят, иначе и не назовешь это сборище оборванных и изможденных людей, Иванов поручил мне разобраться с ними, а сам с недовольным видом побежал подсчитывать трофеи и немногочисленных пленных. К хорошему быстро привыкаешь, и то, что еще неделю назад он назвал бы большой удачей, теперь было незначительным успехом.

Пока Стрелин и Свиридов строили освобожденных красноармейцев в какое-то подобие строя, я предвкушал, как пополню свою роту тремя десятками опытных бойцов, причем выберу себе самых лучших. Наконец все построились и рассчитались. Я на секунду задумался, как же к ним обратиться.

-- Сводная рота из бывших военнопленных, слушай мою команду. Смирно! Командирам выйти из строя.

Человек шесть подошли ко мне. Хотя они и старались держать строевой шаг, но все шестеро прихрамывали или слегка пошатывались. Видно пребывание в плену не было похоже на курорт. Офицеров среди них не оказалось, только один старшина и пять человек сержантского состава. Блиц-опрос сильно понизил мое настроение. Только два сержанта было из боевых частей, о чем сразу можно было догадаться, так как они держали в руках трофейное оружие, подобранное во время боя, а остальные были тыловиками. Еще хуже то, что из двух боевых командиров один носил сразу несколько повязок из покрытой бурыми пятнам материи неизвестного происхождения. Второй, хотя и не был перебинтован, но зато весь покрыт ссадинами, и сильно прихрамывает. Видимо, перед взятием в плен, ребята действительно сражались до последнего, в отличии от тыловиков, составляющих большую часть пленных.

Не знаю, почему всем попаданцам так везет освобождать из плена красноармейцев и командиров, имеющих боевой опыт. В реальной жизни, в случае окружения, солдаты из боевых частей несли значительные потери убитыми и ранеными. Причем все тяжелораненые добивались немцами, или же без медицинской помощи быстро умирали.

После сортировки новых бойцов, мое настроение упало еще сильнее. Лишь человек двадцать бывали на передовой, и почти все они легко ранены. Из последних сил удерживая в руках ускользающее счастье в виде заветного пополнения моей роты, я с пылом произнес перед строем речь о том, как мы бьем фашистских гадов, и будем их бить дальше. Со снизошедшим на меня вдохновением, я описывал толпы бредущих на восток понурых немцев, взятых нами в плен и горы фашистских трупов, оставленных нашей ротой на своем пути. Живописал все ужасы, которым подвергается население на оккупированных территориях. Призывал отомстить за погибших товарищей. В конце я честно признался, что мобилизация советских войск еще не закончена, и осенью немцы из последних сил предпримут отчаянную попытку наступления на Москву. И только после этого мы уже будем гнать их до самого Берлина.

Когда я попросил выйти добровольцев, желающих остаться служить в нашем доблестном батальоне, почти все вышли вперед. Осталось чуть больше десятка человек, которые и в самом деле выглядели так, что их скорее нужно было отвезти в госпиталь. Не знаю, что больше подействовало: моя "вдохновенная" речь, желание отомстить за гибель друзей и за все страдания, которые они претерпели в плену, или просто нежелание попасть в лапы энкавэдэшников в фильтрационном лагере, через который должны проходить бывшие военнопленные.