Мальчишка вырвал руку, крупно написал:

«Я НИ БАЮС!»

Романов не стал ничего исправлять. Женька подписал, торопясь:

«Все памагают. Кто что может. Мальчишки тоже. И вают ваюут. А я раз магу быть развеччиком, то я буду. Я хочу. Я же уже много раз был. Я всех на это подписал, а теперь получается брошу чтоль?!!!!!!!!!!!!!»

– Я сейчас навещу Жарко. – Романов встал. – Мы с ним поговорим о деле. А с тобой – отдельно – завтра. Пока ложись спать. Это приказ. Набирайся сил в запас. Понял?

Глаза Женьки вспыхнули счастьем. Таким, что Романову стало страшно. Мальчишка бешено кивнул три раза подряд. Опять быстро черкнул карандашом. Романов посмотрел.

«Скажите дяде Славе, чтобы он позвал он знает троих кого», – гласила таинственная приписка. Романов подумал. И кивнул тоже – в ответ. Ничего не спрашивая.

* * *

Романов шел к Жарко пешком. Было холодно, ветрено, промозгло. Вот-вот – и соберется дождь, не иначе. Но очень хотелось спать, и Романов надеялся, что холод и ветер развеют сонливость. Пока не очень помогало – сонливость превратилась потихоньку в болезненное отупение. Усталость, думал Романов. Просто усталость такая… Если поспать хотя бы шесть часов без перерыва и спокойно, все встанет на места. Это в мире еще долго-долго ничего не будет на местах. Поэтому скорей всего поспать шесть часов подряд в ближайшее время не удастся… м-да.

В городе горели фонари, чтобы на улицах, несмотря ни на что, было светло. Хотя запрета вернуться не имелось, большинство людей предпочли остаться подальше от побережья, там, куда переселились с середины лета. Он поднял голову – на сопках сквозь ночь и муть непогоды тут и там виднелись огни. Ветер дул туда с моря, шум не слышался, но Романов знал, что там идет непрекращающаяся стройка…

У Жарко в распоряжении был здоровенный комплекс бывшего элитного лицея. Тут располагалось его «министерство безобразования, питания и перевоспитания», как он шутил, службы, интернат на полтысячи мальчишек, квартиры сотрудников и многое другое. Романов любил тут бывать, хотя получалось нечасто – в сущности, было незачем, хозяйство Жарко работало как часы. Просто в этих стенах его охватывало ощущение уверенности в завтрашнем дне. Совсем новом завтрашнем дне. Такого он не испытывал даже с самыми близкими соратниками. Может быть, потому, что у всех у них, даже у молодых (да и сам Романов не был стариком ну никак), висели на ногах и душах мельничные жернова сомнений и прошлого негативного опыта.

У здешних мальчишек этого не было. Совсем.

У самого входа стоял Шумилов – в куртке с поднятым воротом. Во всем этом было нечто патриархальное – глава государства пешком пришел к министру, а у ворот стоит начальник спецслужбы и наслаждается погодой… Романова глава КГБ заметил издалека и так, издалека, начал укоризненно качать головой. Когда Романов подошел вплотную, «витязь» вздохнул:

– И без охраны.

– Не свисти, – попросил Романов. – Твои люди точно где-то рядом.

– Рядом, – согласился Шумилов. – Ты к Жарко? – Романов кивнул. – Послушай-ка… ты хочешь обзавестись еще спецслужбой?

– Хочу, – не стал скрывать Романов. – В перспективе, хоть и в отдаленной, – и не одной спецслужбой. Ты сам-то понимаешь, что…

– Понимаю, – буркнул Шумилов. – Просто впервые слышу про спецслужбу от министерства образования.

– Да и министерства-то нет, одно название… Ты семью когда перевезешь?

– Нечего им тут делать, – отрезал Шумилов. – Ладно. Пойду. У меня еще дела.

– Удивил, – сказал Романов уже ему вслед, но тот неожиданно остановился и вернулся.

– Еще кое-что. – Шумилов посмотрел в небо. – У меня в центральной тюряге сейчас пятьсот тридцать шесть заключенных.

– Каким образом? – Романов насторожился: – Кто такие?

– Да так. Разная мелочь. Погань, но мелочь. Бложники из «неуловимых», которые в Сети все светлое обгаживали или русофобствовали, разные-всякие «Дети-404»[10], мелкое ворье, шушера околоуголовная… Много всяких. А есть и крупненькие. На кого «доказательств не было», хотя все всё знали. Правда, этих мало – они ж в основном или сбежать успели кто куда, или погибли… Я бы тебе раньше доложил, но… набирал, чтобы всех сразу. Уже неделю новых поступлений нет, думаю, что чисто у нас теперь. Что делать с ними будем?

– А что с ними делать? – Романов ощутил привычную уже тоску – она всегда охватывала его, когда приходилось отдавать такие распоряжения. – Расстрелять всех.

– Да там и дети совсем есть. – Шумилов сунул руки в карманы куртки, на мгновение в свете фонаря над аркой входа под тонкой коричневой кожей обрисовался пистолет. – Среди мелкой шушеры. Мелкие уголовнички есть. Просто не поняли, что ветер сменился, напопадались…

– Всех старше четырнадцати – расстрелять, – повторил Романов. – Младше – высечь на площади с объявлением вины и пристроить к тяжелым работам под строгий надзор. Чтобы ни на что, кроме сна, еды и работы, в ближайшие год-два времени не осталось.

– Из семей… – начал Шумилов, но Романов понял его раньше, чем он договорил, перебил:

– Если у кого-то есть семья – не забирать ни в коем случае. Если кто-то захочет взять к себе сироту из таких – препятствий не чинить.

– Понял… Вот теперь пойду. – Шумилов вздохнул, повернулся и неспешно, как-то расслабленно, побрел по улице прочь…

Несмотря на не то что темноту, а просто на самом деле позднее время, во многих комнатах шли занятия. Различные, чаще всего связанные с какой-то техникой и оружием. Но в одной из комнат Романов наткнулся на троих пацанов, увлеченно расписывавших какое-то деревянное панно густо-синей краской (зачем это еще?), а самого Жарко нашел через два класса. Голос его был слышен и в коридоре. Романов чуть приоткрыл дверь и увидел, что Вячеслав Борисович ходит около мертвой интерактивной доски, а за партами в весьма свободных позах сидит десятка полтора ребят старшего возраста, примерно по четырнадцать-шестнадцать лет. Романов прислушался, стараясь остаться незамеченным…

– …И да, теория вот такого одиночного выживания на первый взгляд кажется очень привлекательной. Недаром она была так популярна до произошедших событий среди «среднеклассовцев» – она внушала человеку, не привыкшему к ответственности за что-то или кого-то, мысль, что можно – и даже нужно, и даже удобно! – выживать одному, наплевав на других. Наиболее продвинутые советовали наплевать даже на семью… – Среди мальчишек прошло волнение, молчаливое, но явственное. Почти все они были сиротами. И Романов знал, что каждый из них отдал бы руку, лишь бы еще хоть раз, хотя бы ненадолго, увидеть всего лишь только маму. Поплакать, рассказать, объяснить, каким был хамом, лентяем, идиотом, бездушной сволочью… Вымолить хотя бы просто прощенье.