Краснопевцев Юрий Федорович

Реквием разлученным и павшим

Вспоминать об отце могу лишь со слезами на глазах — слезами невосполнимой потери. Отец был для меня скорее другом, чем отцом, а воспитание его основывалось на любви, доверии, взаимопонимании и не только ко мне, но и к другим людям.

Оставаться человеком, не озлобиться, будучи незаконно осужденным, — наверное, сложно. А тем более непросто любить страну, где сочли тебя почти врагом, но он любил и передал мне, его дочери, эту любовь…

Юрий Федорович Краснопевцев — уроженец Алтайского края — в 1927 году вместе с родителями в возрасте 10 лет выезжает в Китай. Учится в гимназии, затем в Харбинском университете, получает диплом инженера и наконец женится на русской. В 1943 году на свет появляется сын Юрий.

В 1945 году, после разгрома японских оккупантов, ему предлагают вернуться на Родину для участия в пятилетке восстановления и развития народного хозяйства. Вот тут-то все и началось…

Следствие на Родине заканчивается сообщением: «Судить Вас не будем ввиду отсутствия состава преступления». Но чуть позже (через 2 года) новое следствие и…печально знаменитая 58-я на долгие годы становится его проводником за колючей проволокой ГУЛАГа.

События этого страшного времени легли в основу книги, для написания которой отец потратил 20 лет жизни. Очень хочется, чтобы потратил не зря и книга нашла своего читателя.

И еще немного истории. В 1979 году, проживая с семьей в городе Ярославле, отец получает визу на выезд в Австралию к сыну в гости на два месяца. Но выехать он так и не смог — власти не отпустили. Встреча с сыном не состоится теперь уже никогда. В 1982 году папа умер.

Никакие документы, справки о невиновности не восстановят для сына отнятого у него в детстве отца, его тепла и заботы.

Пусть эта книга поможет ближе узнать о жизни папы всем, кто его знал, и особенно так и не встретившемуся с ним — сыну Юрию Конаш, ныне проживающему с семьей в Австралии. Ему она и посвящается.

ВАЛЕНТИНА КРАСНОПЕВЦЕВА

ОТ АВТОРА

«Клевета» — вот то слово, которое раздастся из уст властей моей страны и, может быть, проштампуется пером талантливых и подневольных советских писателей после прочтения моих записок. Возможно, что им не дадут даже прочитать их полностью, а покажут процензурованные выверты, которые представят меня «гидрой контрреволюции»…

А я не клевещу, други-писатели, я фиксирую то, что десятилетиями сохраняет въедливая память, не хочет и не может дать покоя, тревожит разум и бередит сердце в редкие часы отдыха. Я не оговорился. Я работяга и проработал уже большую часть жизни на пользу своего русского народа. Гнетущие условия, в которых я пишу урывками, дают мне право на скидку, они далеки от ваших творчески-комфортабельных, но все равно я счастливее вас — рабом чужих мыслей, опошляющих ложью общечеловеческие идеалы и понятия, я стать так и не смог. Если при существующих порядках не увидит свет и пропадет мой титанический труд и, может быть, вместе с ним и я — ну что ж, с костлявой старухой мы давние знакомые.

Было время, когда я искренне поверил в добрые намерения очередных руководителей моей страны и, особенно, когда съездом было постановлено осудить культ личности и считать коммунистом не того, кто ищет для себя привилегий в удовлетворении материальных потребностей, а того, партбилет которого является свидетельством сознательной целеустремленности и правом на бескорыстный труд ради честного своего и своего народа счастья. Но прошло не так уж много времени, и факты, события и сама жизнь стали опять препарироваться, опутываться ложью, желаемой опять выдаваться за действительность, только в более утонченной форме. Прогрессировал и культ личности. Вся беда в том, что руководство и те, кто им близок, или, вернее, служит, материально давно уже живут, как должно быть при коммунизме — каждому по потребностям («Кремлевка»). Закрытое и тайное снабжение с доставкой на дом — вот мерило благополучия, за которое идет борьба, совершенствуются подлости, пухнет подхалимаж и стелется раболепие.

Так вот, други мои, вы тоже пользуетесь в той или иной мере этой кормушкой. Бытие определяет сознание, и вы не в силах противостоять натиску обстоятельств, жен, детей и близких — скрипите, но насилуете себя: поднимаете руку, где требуется, да и ногу, если подмигнут.

В этих первых письмах я пишу правду — я сам ее видел. Реалистическая и даже натуралистическая манера письма умышленно акцентируется мной, чтобы дикость трансформации натур, чувств и понятий под давлением основополагающей лжи и обмана предстала во всей своей неприглядности для самых черствых и каменных, чтобы была понятна опасность передачи власти и прав сильного удобным и послушным, эгоистичным и слепым корысти ради.

По вашим, други, писаниям все мы социалистические ангелы и готовы живот свой положить за единомышленников своих. А в действительности, когда спускаемся с трибуны, пониже и еще ниже, живем по Райкину: вы мне — тише едешь,