Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Забавно видеть вас в одном лагере с популистами вроде Тиллмана…
— Это ужасный тип! Но когда цель справедлива, разногласия можно забыть. Мы должны довести это до конца. Если мы этого не сделаем, то Брукс предвидит революцию слева или государственный переворот справа. Я сказал ему, что мы не из робкого десятка. Но даже…
Помощник с золотыми лентами проводил президента в центр комнаты; пора было приветствовать гостей.
— В этой самой гостиной в ночь после выборов Теодор сказал журналистам, что не будет выставлять свою кандидатуру на второй срок, — сказал Рут.
— Наверное, у него было временное помутнение, — заметила Каролина, с восхищением глядя на Эдит, которая умела придать своему лицу выражение заинтересованности, даже беседуя с отъявленными занудами.
— Я думаю, что эту безумную мысль ему подбросил безумный Брукс, которого он только что цитировал. Всячески демонстрируя свою незаменимость, Брукс просмотрел тысячи неопубликованных бумаг Адамсов и пришел к выводу, что оба президента Адамсы считали для себя достаточным один срок и презирали то, что сами назвали «предприятием второго срока».
— Согласна. Я думаю, что Теодор сказал это в приступе тщеславия.
Толстый маленький президент в этот момент демонстрировал немецкому послу новый прием джиу-джитсу, а губы Эдит зашевелились, произнося три осуждающих слога: «Те-о-дор».
— Ему будет очень скучно. Но он попытается управлять через своего преемника, через вас, мистер Рут.
— Никогда, миссис Сэнфорд. Во-первых, я бы этого не допустил. Во-вторых, я не буду его преемником. — Темные глаза Рута блестели. — Я слеплен не из президентского теста. Но если бы и был, я отправил бы своего предшественника в Ойстер-Бэй писать воспоминания. Эту работу нужно делать одному или не делать вовсе. А он может греться в лучах славы. Он любил войну и дал нам канал. Он любил мир и заставил японцев и русских подписать мирный договор. Он всегда будет известен — в политике это не больше четырех лет — как Теодор Великий.
— Великий — что? — чуть слышно спросила Каролина.
— Политик, — сказал Рут. — Это мастерство, а может быть, и искусство.
— Как лицедейство.
— Или издание газеты.
— Нет, мистер Рут. Мы творим, как истинные художники. Мы создаем новости…
— Но вы должны изображать главных действующих лиц…
— Мы это и делаем, но только так, как мы вас видим…
— Вы заставляете меня почувствовать себя крошкой Нелли.
— Я чувствую себя автором детективного романа.
По пути в обеденную комнату Элис рассказала о преимуществах своего нового положения.
— Можно иметь собственный автомобиль, а отец должен молчать…
— Ты социалистка.
— Почему социалистка? — недоуменно воскликнула Элис, не привыкшая, чтобы ее прерывали.
— Ты все пропустила, пока была на Кубе. Новый президент Принстонского университета[349] заявил: ничто так не способствует распространению в стране социалистических идей, как пользование автомобилем.
— По-моему, он псих. Как его зовут?
— Не помню. Но полковник Харви утверждает в «Харперс уикли», что этот человек будет президентом.
— … Принстона?
— Соединенных Штатов.
— Никаких шансов, — сказала Элис. — У нас уже есть президент.
2
Блэз был в восхищении от Херста, который сумел стать кандидатом независимых сторонников честного правительства, ненавидевших политических боссов, и одновременно заручиться поддержкой Мэрфи из Таммани-холла и еще полудюжины столь же отвратительных князей тьмы по всей стране, которые, в случае избрания его губернатором Нью-Йорка в ноябре, готовы выдвинуть его кандидатуру в президенты против рузвельтовского ставленника. Херст взял на вооружение девиз Рузвельта: с помощью боссов бороться с боссами. Херст даже заявил, состроив скорее печальное, чем разгневанное, лицо, что «Мэрфи может быть за меня, но я не за Мэрфи». Так был заключен союз, и томагавки в вигваме Таммани пришлось пока припрятать.
В должное время Херст стал демократическим кандидатом в губернаторы, а также кандидатом своей могучей машины — Лиги муниципальной собственности. Республиканским кандидатом выдвинули заслуженного, но малоизвестного адвоката Чарльза Эванса Хьюза, известного как гонитель продажных страховых компаний. Он не считался достойным соперником Херста, слава которого гремела.
Когда в апреле Сан-Франциско был разрушен землетрясением, Херст возглавил спасательные работы; он кормил людей, отправлял поезда с помощью, собирал деньги через конгресс и свои газеты. Если бы кто-то другой, не Херст, был этим добрым ангелом-спасителем, он наверняка стал бы национальным героем и президентом. Но он по-прежнему ассоциировался не только с желтой журналистикой, к которой большинство людей оставались равнодушны, но и с социализмом (он выступал за восьмичасовой рабочий день), этой немезидой всех добропорядочных американцев, готовых смириться с роскошью своих хозяев и не потерявших надежды когда-нибудь выиграть в лотерею. Но несмотря на все препятствия, Блэз полагал, что Херст неудержим.
В конце октября в ясное холодное утро Блэз сел в частный вагон Херста, стоявший на запасной ветке в Олбани. Его приветствовал неизменный Джордж, раздавшийся до тафтовских размеров.
— Мы все время в пути, мистер Блэз. Шеф в салоне. Миссис Херст не встает с постели, а маленький Джордж не желает ложиться в постель. Не дождусь, когда все это кончится.
К вящему облегчению Блэза, Шеф оказался один, он просматривал кипы газет. Блондинистые волосы с годами не то что поседели, а прибрели забавный коричневатый оттенок. Он поднял глаза на Блэза и на мгновение позволил себе улыбнуться.
— Семь утра — единственное время, когда я могу побыть один. Посмотри, что сделал со мной Беннет в «Геральд». — Херст протянул фотографию с подписью «Калифорнийский дворец Херста» и подзаголовок «Построен руками кули».
— У вас нет дома в Калифорнии, с кули или без них.
Херст отшвырнул газету.
— Разумеется, нет. Это дом матери. Построен ирландцами много лет назад. Ладно, дело сделано.
Блэз устроился в кресле, и стюард принес кофе.
— Живая щетка для пыли, — так Херст называл своего соперника Чарльза Эванса Хьюза, — ничего не добьется. У него нет организации. Нет народной поддержки. — Херст в общих чертах обрисовал Блэзу кампанию. Все делегаты по демократическому списку, похоже, идут к победе, Хьюз не в состоянии взбудоражить общественное мнение, несмотря на потуги антихерстовской прессы (то есть прессы, Херсту не принадлежащей), которая перещеголяла самого Херста по части выдумок и клеветы. Но на избирателей это, похоже, не действовало. — Я никогда не собирал таких толп. — Глаза Херста блестели. — И они снова придут — через два года.
— А что с письмами Арчболда? — Для Блэза эти письма служили доказательством гнилости системы, которая дальше так существовать не могла. Или народ свергнет правительство или, что более вероятно, правительство опрокинет народ и установит диктатуру, власть хунты. Если до этого дойдет, размышлял Блэз, то Рузвельт будет более подходящей фигурой, чем Херст.
— Обойдусь без
