Маржантина пронзительно вскрикнула.

– О! – взмолилась она. – Замолчите! Замолчите!

– Бесчувственная! Разве ты не поняла, что я пытаюсь вернуть тебе разум?.. Слушай же! Слушай еще!.. Вся окровавленная, с малышкой на руках, в сверхъестественном приливе сил, ты вскочила со своего ложа… бросилась к двери… открыла ее… Ты увидела группу сидящих вокруг стола мужчин… И среди них был Франсуа!.. В руках он держал бокал с вином… А на коленях у него пристроилась женщина, та самая, что передала тебе письмо!.. Ты упала без чувств, как мертвая!.. Когда ты пришла в себя прошло много… очень много дней… После этого ты никогда не видела ни Франсуа, ни той женщины!..

– А моя дочь! – взвыла Маржантина, заламывая руки.

– Этот Франсуа… Ты все еще его любишь?

– Я его ненавижу!.. Ненавижу!

– А эту женщину? Она ведь более виновна, чем Франсуа…

– О! Я ее ненавижу! Всей своей душой ненавижу!..

– Очень хорошо, Маржантина… Ты хочешь отомстить за себя?

– Моя дочь! Я хочу дочь!

– Послушай! – нетерпеливо оборвала герцогиня. – У той женщины тоже есть дочь, взрослая и красивая девушка…

– Значит, счастливыми бывают только злые люди!

– Я приведу к тебе эту юную красавицу… Ты сделаешь с ней все, что хочешь…

Маржантина заскрежетала зубами.

– Я убью ее!.. Заставлю ее выстрадать столько же, сколько пришлось выстрадать мне!.. Я хочу, чтобы ее мать умерла, когда узнает о моем отмщении…

В глазах герцогини д’Этамп появились зловещие огоньки.

– Что касается твоей дочери, обещаю тебе, что ее найдут.

– Моя дочь мертва, – сказала Маржангина.

Потом, без всякого перехода, она продолжила:

– О, мадам! Вы такая добрая!.. Шестилетнего ребенка так легко узнать, мадам… У нее белокурые волосы и глаза ангела…

– Говорю тебе: ты ее увидишь!.. Ну, а другая… дочь той злой женщины…

– Я убью ее! – сказала Маржантина таким тоном, что герцогиня д’Этамп покрылась мурашками.

И Маржантина, не обращая больше внимания на гостью, забилась в свой угол, обхватила голову руками и вполголоса, тоном бесконечно печальным, запела балладу, под которую она когда-то укачивала свою дочь.

Герцогиня д’Этамп внимательно поглядела на нее и вернулась к своему эскорту… Через полчаса она беспрепятственно вернулась в Лувр. Никто ничего никогда не узнал о странном визите герцогини д’Этамп, кроме, разумеется, ее спутницы, Жарнака, Сен-Трайя и Лезиньяна. Они, естественно, не проронили ни слова.

Хотя Трибуле и выпустили на свободу, но за ним установили тщательное наблюдение. Франциск I спасовал перед угрозой Жилет. Но своего шута он возненавидел еще больше.

Теперь в королевской душе теплилась страсть.

Он начинал сомневаться, что Жилет была его дочерью.

Прежде всего, какие были тому доказательства? Слово безумной женщины! Одно лишь слово, брошенное Маржантиной, так что даже невозможно было уточнить, о какой девушке идет речь. И король вызывал в памяти даты, совпадения. И если бы тщательно изученные даты и лица доказали ему, что Жилет – его дочь, он охотно бы убедился в обратном: Жилет не его дочь и не может ею быть.

Он желал Жилет! Она будет принадлежать ему! А прочее он позабудет.

Трибуле в таком состоянии королевского духа не грозили непосредственно ни тюремная камера, ни смертная казнь. Но король будет ждать удобного момента, чтобы жестоко отомстить своему шуту.

Этот момент настанет, когда Жилет станет его любовницей. Тогда ее угроза покончить с жизнью станет недейственной. Какое значение будет тогда иметь ее смерть?..

На следующее утро после той ночи, когда Жанна де Круазий ввела Трибуле в покои Жилет, шут сидел в своей комнате, размышляя о том, что надо сделать…

«Этот Манфред! – думал он. – Этого человека она любит! Надо познакомиться с ним».

В светлых глазах шута появилась радостная хитринка, но и беспокойство не покидало их.

«Как выйти отсюда? – продолжал он внутренний монолог. – Если бы речь шла только обо мне… это было бы нетрудно сделать, но ребенок?.. Как избавиться от шпионов?.. Как она сможет справиться с эмоциями, вызванными опасным бегством?.. Надо, чтобы все произошло естественно, без потрясений…»

Машинально он взял в руки виолу и заиграл простенькую мелодию, не прекращая размышлять о создавшемся положении.

Он досконально знал Лувр. Но Трибуле знал также, что за ним наблюдают.

Он мог свободно передвигаться, от него не требовали больше исполнения обязанностей шута, король никогда не звал его, чтобы сказать: «Мне скучно, шут, развесели меня».

Но куда бы ни направился Трибуле, он чувствовал взгляд, следящий за ним. Он убедился, что все выходы из дворца охраняются.

Как-то он, с безразличным видом, приблизился к главному входу, как делал это раньше, до той ужасной сцены, когда намеревался выйти из Лувра. К нему сразу же приблизился офицер стражи:

– Вернитесь, пожалуйста, месье!

Это обращение, «месье», показалось очень серьезным. И Трибуле по одному только слову смог судить о строгости приказов, отданных в отношении его персоны.

– А если я не выполню вашего приказа, офицер? – поинтересовался он.

– Я вынужден буду остановить вас силой.

– А если я не позволю себя остановить?

– Я проткну ваше тело шпагой.

– Чума вас побери, господин офицер! Ладно бы горб!.. А то сразу тело!.. Я очень люблю свое тело, каким бы уродливым оно ни было!

И Трибуле удалился, крайне комично изображая свой испуг, что вызвало громкий хохот офицера.

Вскоре он вышел из комнаты, держа в руках виолу. Он блуждал по Лувру, все дальше и дальше удаляясь от помещений, занятых королем, принцами и принцессами, целой толпой прислужников, придворных, офицеров, обер-егермейстеров, сокольничих – словом, всех тех, кто жил во дворце.

Он прошел через новые строения, возведенные по указанию Франциска I на месте снесенных зданий старого Лувра. Около тридцати рабочих трудились над установкой двух огромных кариатид… За работами весьма тщательно наблюдал какой-то смотритель, проявлявший при этом признаки беспокойства.

– Прекрасные куски камня, мэтр Жан Гужон, – сказал Трибуле. – Вы и в самом деле искусный мастер… А для чего предназначены эти кариатиды?

– Видите линию блоков, образующих балкон? Статуи должны держать балкон, – ответил скульптор, которого приятно тронул комплимент Трибуле.

– А какую же кариатиду высечет ваш искусный резец, мастер, для опоры французскому трону?