— Рада, — представилась она, вплотную подойдя к Альке. Таких красивых девочек он ещё не видел. Всю жизнь проводя среди взрослых, Алька казался себе маленьким, но, если бы они померялись ростом с Радой, она не достала бы ему и до уха.

Вьющиеся каштановые волосы девочки были заплетены в тугую косу, украшенную зеленой лентой. В ушах сверкали золотые сережки, но ярче золота сверкали её огромные черные глаза, которые она время от времени прикрывала длинными густыми ресницами, точно бабочка крыльями. У Альки даже в горле пересохло.

— Арнольд Аренский, — с запозданием сказал он.

— Скажи, нравлюсь я тебе? — спросила Рада, поводя по-детски худеньким бедром.

Чувствовалось, что она — большая непоседа, на месте ей трудно было устоять: она потихоньку перебирала ногами и даже крутилась вокруг мальчишки, будто невзначай задевая его юбками.

— Нравишься, — буркнул Алька, чувствуя какой-то подвох в её вопросе.

— А ты бы на мне женился?

— Я на тебе женюсь! — отчаянно выкрикнул подслушивающий их маленький танцор. — Со кэрэса?[25]Ты же рома![26]

— Бида манге![27]— всплеснула руками Рада, и это резкое движение никак не вязалось с её подчеркнуто неторопливой речью. — Мой дадо был гадже[28]. И мама нагадала, что я тоже выйду замуж за гадже.

— Женился бы, — твердо сказал Алька, в момент забывая свое недавнее желание подрасти и жениться на Ольге. Девочка отвела его в сторону.

— Держи! — она что-то сунула ему в руку. — Это кольцо, серебряное, дадо маме дарил, когда жениться хотел. Теперь я дарю тебе. У нас цыгане своим суженым золото дарят, но это кольцо особенное, понимаешь?

— Понимаю, — тихо кивнул Алька.

— Смотри, другой слова не давай, раз со мной обручился! — И она скрылась за деревьями, оставив ошеломленного Альку одного.

В это время цыгане отвели тачанку с поляны в темноту деревьев, а на её место пригнали большую ладную кибитку, которую тащила крепкая лошаденка.

— Кара! — похлопал её по холке вожак, говоря языком цыган — баро. — Не пожалеете, работяга.

Он шумно вздохнул и как-то поспешно отошел. Теперь цыгане стали помогать циркачам укладывать скарб в кибитку, попутно объясняя, где что лучше класть, чтобы необходимое всегда было под рукой.

— Век живи — век учись! — покачивал головой Аренский. — Кажется, всю жизнь кочую, думал, все премудрости дорожные постиг, а вот поди ж ты…

После работы артисты присели у костра поужинать. Пока доставали свои припасы, маленький танцор Ленька принес им два котелка ещё теплой ухи.

— Баро передал! — звонко выкрикнул он. — Мы-то уже поели, а вам с дороги — не помешает.

Аренский с Катериной разлили уху по мискам.

— Ах, ушицу век не ел! — причмокивал Герасим. — Домом пахнет, азовская-то рыбка!

Остальные не приняли его шутливого тона: у поручика к ночи разболелись поломанные ребра, и, чтобы не застонать, он до боли закусывал нижнюю губу перехваченный им жалостливый взгляд Катерины вызвал у него досаду: не хватало ещё у женщин жалость вызывать. И даже хотелось ей нагрубить, мол, смотри лучше на своего Герасима, уж у этого амбала ничего не болит!

Катерина и вправду, вспоминая гадание глупой цыганки, судорожно ухватилась за Герасима, стараясь не думать о её словах: черный человек, это ж надо такое придумать! Брюнет какой, что ли? Может, цыган? И тут же торопливо перекрестилась: тьфу, нечистая сила, чтоб язык твой поганый отсох!

Аренский, как всегда, мучился нехорошими предчувствиями и тщетно пытался придумать, как их избегать, куда запрятаться, в какую нору забиться?! Был бы аэроплан или, на худой конец, воздушный шар, чтобы перелететь на какой-нибудь необитаемый остров, чтобы там переждать всю эту заваруху!

Алька вызвался отнести хозяевам пустые котелки в надежде ещё хоть разок увидеть Раду: произошедшее с ним недавно казалось невероятным и таинственным и будоражило сердце подростка. Ольга и не подозревала, что потеряла своего самого горячего поклонника.

Циркачи ещё какое-то время в задумчивости сидели рядом, как вдруг от укрывшегося за деревьями цыганского табора донеслась тягучая гортанная песня. Она медленно поплыла над заснеженным лесом, точно птица крылом, коснулась артистов и позвала за собой. Первой нерешительно поднялась Катерина, за нею встал Герасим, Аренский пошел рядом, приобняв их за плечи; опираясь на руку Ольги, заковылял следом поручик.

Цыгане, похоже, не удивились их приходу. Баро кивком указал гостям на одно из бревен, которое поспешно освободила ребятня.

Песня взвилась в небо, точно пламя костра, и погасла в ночной высоте, а на смену ей тотчас полилась другая… украинская. Цыгане повели её на голоса, но со своим особым колоритом, отчего украинская песня получила как бы новую жизнь.

— Чы вы розумиете украинску мову? — изумленно спрашивала Катерина.

— А как же, — степенно отвечала старшая из цыганок. — Нам по-другому нельзя: по чьим землям ходим, тот язык и учим. Это наш хлеб!

Но они не могли просто сидеть и разговаривать, как селяне после тяжкой работы, и вот уже юная цыганка начала потихоньку отбивать каблучком другой такт, а её подружка повела плечами и притопнула ногой. Вдруг разом будто взметнулся вихрь и взлетели с поляны мотыльки. Загремел неизвестно откуда взявшийся бубен, зазвенела струнами гитара, учащая ритм, задвигались плечи, заструились юбки, опять запели цыгане, но уже что-то зажигательное, отчего почти вся цыганская молодежь пустилась в пляс. Эх, ромалэ!

А к циркачам между тем подплыла цыганка: юбки вокруг бедер танцуют, руки, точно два крыла — вот-вот взлетит, каблуки дробь отбивают. Давайте, выходите и вы, стряхните тяжесть с души, взвеселите тело! Не выдержала призыва Катерина, выскочила к танцующим. Ах, как она плясала! Ни в чем не уступала цыганкам, хотя её движения были совсем другие, более плавные, но не менее притягательные. Герасим не сводил с неё влюбленных глаз. Загляделся с восхищением поручик. Подошедший к костру Алька даже рот приоткрыл: вот это да!

"Война же, — удивленно думала Ольга, — война! Разве они не знают? Почему веселятся? Почему живут только сегодняшним днем? Хотя каким днем ещё жить, если не сегодняшним? Сегодня день, завтра день — так и проходит жизнь! Нельзя, видимо, откладывать её на потом".

Глядя на танцующих, мсье Ломбер, обучавший институток менуэту и полонезу, непременно скривился бы: эти вульгарные танцы простонародья! Почему же они не оставляют равнодушной её, аристократку?

Поручик Зацепин между тем смотрел на отрешенное лицо его доброй феи. Что с нею? Чем обеспокоена эта милая, добрая девушка, в которую, кажется, он втюрился с первого взгляда?.. Он украдкой потрогал ноющие ребра и невольно поморщился: вот напасть-то! Постыдная хвороба. Куда ни шло ещё боевое ранение, к примеру. А то — избили! Сапоги у этих мерзавцев кованые, били, точно лошади копытами… Зацепин опять поймал устремленный на него женский взгляд: теперь на него проницательно смотрела жена баро, Татьяна. Не жалость была в её взгляде, а просто сочувствие. Странное, с точки зрения поручика. А ещё говорят: цыганский глаз — волчий глаз. Мол, ничего они без выгоды для себя не делают. Тогда откуда это?..