— Не теряй чувства юмора, приятель, не теряй чувства юмора. Запомнил?

Это как нельзя лучше характеризовало образ мыслей Петра, независимо от того, насколько глуп мог быть его приятель. Он решил в тот момент, что Петр пытался просто поднять его настроение и заставить спуститься с небес на землю.

— Мне действительно очень жаль, — повторил он, но по лицу Петра понял, что это всего-навсего лишь еще одно обычное «извини». Тогда он сам попытался пошутить, и содрогнулся, когда в очередной раз произнес: — Извини.

— Одолжи мне парусину, — неожиданно сказал Петр.

— А почему ты не хочешь ехать верхом? — спросил Саша, который только что соскочил с лошади, потому что сидя на ней можно было получать небольшое тепло, что было немаловажным для человека, почти насквозь промокшего в ручье. Но Петр отказался, только еще раз попросил у него парусину, ссылаясь на то, что при ходьбе он согревается гораздо больше, Волку нет никакой необходимости мокнуть без всякой на то причины.

Гром загремел где-то через час.

Теперь они шли под дождем и почти в сумерках, которые разрывались вспышками молний. Они, правда, накрывались от дождя парусиной, которая хоть как-то помогала им удерживать тепло. И еще было одно достоинство в их теперешнем положении: земля под ногами, хоть и политая дождем, была твердой. Между мертвыми деревьями попадались большие поляны и участки, поросшие молодыми деревцами и свежими папоротниками, вместо зарослей колючек, что позволяло им двигаться на запад без особых усилий.

Но в какой-то момент после заката солнца Саша почти без всякой причины оглянулся через плечо, но Петр это сразу заметил. С этого момента Сашу не оставляло странное ощущение в собственном затылке, и он начал почти постоянно бросать тревожные взгляды назад.

— Мы что-нибудь потеряли там? — спросил его Петр. — Какое-нибудь привидение вроде банника?

— Пока не знаю, — отвечал Саша. — У меня есть лишь ощущение.

В лесу послышался треск веток, яркая молния скользнула над лужами, отразившись сверкающим водопадом на мокрых ветках и папоротниках. Саша побледнел, возможно от переохлаждения, напомнив Петру в этот момент несчастного призрака.

Но после этой вспышки они почувствовали очень быстро подступившее утомление и не придумали ничего лучше, как растянуть парусину с помощью веревок между деревьями, несмотря на дождь развести костер на самом краю их временного укрытия и приготовить горячий ужин для себя, для Малыша и для Волка.

И только теперь, когда они остановились, у них появилось время подумать. Петр, уставившись на огонь, думал о том, могла ли догадаться Ивешка, что в этот самый момент он думал о ней, и в тысячный раз спрашивал сам себя, не в силах остановиться, что такое он должен был сделать для Ивешки, чтобы она в итоге поверила ему.

— Только не сдавайся, — сказал Саша, возможно подслушав его мысли. Петр подумал о том, что теперь он не дождется возможности уединиться со своими мыслями, и вздохнул.

— Я не сдаюсь, — машинально ответил он, подперев рукой подбородок. — Мне только хотелось бы знать, что она думает о своих делах и поступках, или о том, что мы ищем здесь, или почему, черт возьми… — Тут он вспомнил, что Саша всегда ругал его за крепкие выражения, несмотря на то, что учитель Ууламетс никогда не ограничивал себя в этом. При этих воспоминаниях он ощутил неприятный ком в горле. -… Мы никак не можем догнать ее.

— Я не знаю, — ответил ему Саша, — честно признаюсь, что не знаю.

— А ты пытался узнать?

— Петр, клянусь тебе, что делаю это постоянно.

Он почесал затылок и как бы извиняясь посмотрел в сторону, потому что почувствовал, как его глаза предательски защипало. Он не хотел ничем огорчать мальчика. Спустя некоторое время он произнес, с трудом разжимая губы:

— Я верю тебе. — Это были единственные ободряющие слова, на которые он был способен. И вновь, вздохнул, чувствуя при этом явное облегчение. И тут ему в голову пришла мысль о том, что Саша может по-своему истолковать его молчание. — На самом деле мне безразлично, направлены на меня твои желания или нет, — добавил он, будто спохватившись. Эти слова, как ему казалось, по смыслу явно отличались от того, что он сказал Саше перед тем, как они покинули дом. Тогда он был раздражен и ему хотелось знать как можно скорее и как можно больше о случившемся, даже если бы он и потерял при этом рассудок на всю оставшуюся жизнь, даже если бы это навсегда оттолкнуло от него Ивешку.

Было заметно, как вздрогнул Саша, а затем в растерянности взглянул на Петра. Тот был уверен, что Саша подслушал его тайные мысли.

— Когда ты почувствуешь это, то напомни мне, чтобы я занимался своими собственными делами, — раздался в ответ слабый Сашин голос.

— Но это очень расстроит Ивешку, — сказал Петр и, вспомнив, о чем он не сказал Саше в свое время, добавил: — Это ведь не единственный раз когда, она убегает из дома.

Саша выглядел очень расстроенным. После долгой паузы он наконец сказал:

— Она никогда не говорила мне об этом, Петр. Мы все делаем ошибки, и я, и она…

— Она сказала, что сотни лет приобретала дурные привычки. А однажды она сказала… — Ему не хотелось сейчас вспоминать об этом. Он знал, что Ивешка будет готова убить его, если узнает, что он сказал об этом Саше. Но он подумал сейчас и о том, что если и есть хоть одна душа, которой следовало бы знать об этом, то… — Она сказала как-то, что временами подумывает о том, что должна вновь умереть, что временами у нее бывает почти осознанное желание…

Сашино лицо помрачнело и на нем появилась тревога.

И тогда Петр задал тот самый вопрос, который почти три года мучил его:

— Она на самом деле может сделать это? Она действительно может пожелать собственной смерти?

— Мне кажется, что она имела в виду совсем другое, — сказал Саша. — Она думала, что может умереть, но ведь это совсем не то, что умереть по собственному желанию.

— Ну и какая разница? — Его собственная жена говорила о самоубийстве, а он не нашел ничего лучше, как спрашивать у восемнадцатилетнего мальчика, что же все-таки она подразумевала под этим. — Черт возьми, но что же я могу для нее сделать?

— Сделай ее счастливой.

— У меня это получается не самым лучшим образом. — Он почувствовал, как ком вновь встал у него в горле. Он поднял с земли кувшин и открыл пробку.

— Мне кажется, ты можешь сделать это лучше, чем кто-либо другой, — добавил Саша.

А Петр подумал о водке и почувствовал, что это путь трусливого отступления. Тогда он взглянул на костер, изо всех сил желая, чтобы Саша перевел разговор на другую тему. Он уже выяснил все, что хотел.

— От прошлого очень трудно избавиться, — продолжал тот. — Ужасно тяжело. Я знаю это, потому что убил собственных родителей.