— Да, — кивнул Шенгелия.

Из приемной донесся сдавленный крик, очевидно, телохранителивсе-таки сообщили Свете об убийстве ее директора. Дронго невольно посмотрел наубитого, потом на Шенгелия.

— Если бы вы мне все рассказали днем, возможно, его бы неубили сегодня вечером, — в сердцах сказал он, обращаясь к своему собеседнику.

— Не понимаю, какая тут связь? — холодно поинтересовался Шенгелия.Он уже начал приходить в себя.

— Очевидно, вы спрашивали его, откуда я знаю про акции. А онпозвонил мне вечером и предложил встретиться. Мы должны были сегодня вечеромувидеться, — сообщил Дронго, с удовольствием наблюдая, как меняется выражениелица Шенгелия.

— Он был подлецом и сутенером, — гневно сказал Шенгелия,бросив уничижительный взгляд на убитого, — и ничего нового не мог бы вамсообщить. Он всегда думал только о своей выгоде. Даже когда сидел в тюрьме законтрабанду. Хвастался тем, что работал в лавке, выдавал всем сигареты и хлеб,зарабатывая на этом. Видимо, его остановил кто-то из обиженных им людей.

— Надеюсь, что это были не вы, — ядовито заметил Дронго.

— Конечно, не я. И вообще… нам нужно встретиться завтра ипоговорить. Сейчас мы позовем милицию и прокуратуру, нам будет не до этого.Надеюсь, вы не собираетесь здесь оставаться, чтобы встречаться с ихсотрудниками? Мы сами уладим все наши проблемы.

— Как вам угодно. Только завтра я не смогу с вамивстретиться. Меня не будет в городе. Лучше я вам позвоню. До свидания.

Дронго направился к выходу.

— Подождите, — крикнул Шенгелия, — я прикажу вас обыскать.Может, это вы его убили?

— Давайте, — кивнул Дронго, — можете позвать своих церберов.Или вы действительно считаете, что я такой идиот? Даже если бы я его убил, тодавно бы избавился от оружия. Времени у меня было много, пока вы забавлялись сего секретаршей.

Он стоял и смотрел в глаза своему собеседнику. Первым невыдержал Шенгелия. Он опустил глаза и пробормотал ругательство. Дронгоповернулся и вышел из кабинета. В приемной беззвучно плакала Света. Дронгопрошел по длинному коридору в ожидании, когда кто-нибудь крикнет ему в спину,попытавшись остановить. Но все было спокойно. Он дошел до лестницы и спустилсяна первый этаж. Прошел к вестибюлю. Здесь по-прежнему сидели регистратор и двоеохранников.

— Скажите, пожалуйста, — обратился Дронго к регистратору,сидевшему у своего журнала, — к вам за последние два часа приходило многогостей?

— Мы не даем сведений о наших клиентах, — отозвалсярегистратор. У него была большая голова, прикрытая редкими жидкими волосами. Идлинные тонкие бесцветные губы.

— Конечно, не даете, — согласился Дронго, незаметно доставаястодолларовую купюру. Регистратор увидел деньги и облизнул губы.

— Мы регистрируем всех наших гостей, — тихо произнес он.Дронго положил купюру перед своим собеседником. И спросил:

— Мне нужно знать, кто именно был за последние два часа.

Регистратор положил руку на деньги и ловким движениемфокусника убрал купюру. Потом открыл журнал. Он был абсолютно чист.

— Никого, — сказал он, радостно улыбаясь, — за последние двачаса к нам пришел только один гость. Вы. Все остальные — члены клуба.

Ему было особенно приятно, что он заработал деньги и невыдал ничьей тайны.

— До свидания, — сказал Дронго, выходя из вестибюля. Еслиследователи не будут кретинами, то первое, что они сделают, это просмотрятжурнал. И не найдя ни одной записи, начнут выяснять, кем именно был незваныйгость Мальгасарова. Хотя директора клуба убили больше часа назад, а Дронгопоявился только к девяти. Но следователи все равно захотят с ним встретиться.Остается надеяться, что они не успеют его вычислить до завтра и он сможетспокойно улететь в Амстердам.

Кружков терпеливо ждал, когда наконец Дронго решитрассказать о своем втором визите. Но Дронго молчал. Он никогда не говорил оделах в присутствии двух людей одновременно. И не потому, что не доверял своемуводителю или Кружкову. Просто он был убежден в нецелесообразности подобногораспространения информации.

Лишь когда автомобиль подъехал к дому и они вышли, Дронгосказал:

— Я разговаривал с Шенгелия. Он действительно был в клубе.Но сам не участвовал в убийстве. И возможно, о нем не знал. Хотя некоторыедокументы, которые я забрал, свидетельствуют не в пользу Шенгелия. Надо ихболее тщательно просмотреть.

— Можно я завтра приеду вас проводить?

— Обязательно, — улыбнулся Дронго.

Поднявшись на этаж, он машинально достал ключи, чтобыоткрыть дверь. И вспомнил, что в его квартире находится посторонний. Он чутьпоморщился. Все-таки присутствие любого человека несколько выбивало его изколеи. Он позвонил, и дверь почти сразу открылась, словно она ждала его звонка.Увидев Дронго, она устало улыбнулась.

Он прошел в другую комнату, чтобы переодеться. Когда онвышел, она сидела на кухне.

— Вы хотите есть? — спросила Мурсаева. — Я сварила суп.Правда, из концентратов, но это было все, что я нашла в холодильнике. Зато яприготовила вам салат. Вы любите салаты?

— Спасибо, — улыбнулся Дронго. «Кажется, у меня начинаетсянастоящая семейная жизнь», — подумал он.

Пока он ел, она сидела на стуле, печально глядя на него.Очевидно, она думала о том же. Как странно, размышлял Дронго, глядя на сидевшуюнапротив него красивую женщину. Умная, самостоятельная, энергичная женщина, ктому же имеющая теперь достаточно большой капитал. И тем не менее такнесчастлива в семейной жизни. У мужчины с ее возможностями никаких проблем небывает.

А женщине, даже умной, энергичной, трудно найти себепартнера, если она не хочет иметь альфонса. Мужчины предпочитают совсем другихженщин, возможно, не таких умных и не столь энергичных. Может, в этом беда нетолько женщин, но и мужчин.

Он доел свой ужин и поднялся, чтобы по привычке собратьпосуду. Она усмехнулась и забрала посуду у него из рук.

— Я не привык к такой заботе, — признался Дронго.

— Странно, — сказала она, — я все время хочу у вас спросить,почему вы живете один? Неужели вам так нравится?

— Нравится, — кивнул Дронго, — мне трудно сосредоточиться,когда в доме бывают посторонние. Извините, но я не имею в виду конкретно вас. Явообще за много лет привык жить один.

— Может, именно потому, что привыкли? — спросила она.

— Наверно, — согласился Дронго, — но при моей работе иначенельзя.

— Почему?