Вдруг собаки подали голос, и охота началась с новой энергией. Наконец, мы выехали на большую прогалину, среди которой стояла лачуга угольщика. К ней — то с громким лаем и направилась свора.

— А! — вскричал Беранже. — Наконец — то! Подожгите нору и выгоните оттуда крыс!

В эту минуту из лачуги выбежали двое мужчин в почерневшей одежде. Один из них нес на руках женщину, в которой я узнал Анжелу. Но едва он сделал несколько шагов, как споткнулся о корень и упал.

— Спасайтесь, добрый человек, или вы погибли! — вскричала молодая женщина. Бедняги, как тени, скрылись в лесной чаще.

Начинало светать. Теперь, при бледном утреннем свете, мы ясно могли разглядеть Анжелу. Она была бледна, как смерть, но имела решительный вид.

— Схватите ее и принесите ко мне! — крикнул барон.

Так как солдаты отступили назад перед пылающим взором молодой женщины, Беранже заставил свою лошадь сделать скачок вперед и сурово повторил:

— Сейчас схватить ее или я всех вас повешу, негодяи!

— Беранже! Ведь это твоя жена! Ради Бога, приди в себя! — вскричал я, цепляясь за его рукав.

Нерешительно и опасаясь ее ранить, воины приблизились к молодой женщине.

— Сдайтесь, благородная дама! — с мольбой воскликнул один из воинов.

Но прежде чем кто — нибудь мог угадать ее намерение, Анжела бросилась под ноги лошади Беранже и вскричала:

— Убей меня прежде, чем овладеть мной!

Крик ужаса сорвался с бледных губ барона. Не будучи в силах справиться с испуганной лошадью, он боялся раздавить молодую женщину. Желая, вероятно, заставить ее отступить, он поднял лошадь на дыбы и со страшной силой ударил бичем Анжелу, фигура которой смутно виднелась в туче пыли. Затем, сделав пируэт, он заставил свою лошадь сделать скачок в сторону…

Сдавленный крик Алисы прервал чтеца. Молодая женщина слушала со все возраставшим интересом. При описании последнего эпизода она смертельно побледнела, и у нее невольно вырвался возглас, заставивший замолчать барона.

Глаза всех обратились на Алису.

— Боже мой, Алиса! У тебя такой расстроенный вид, будто ты сама была под копытами лошади злого барона! — вскричала Марион. — Признаюсь, на меня эта сцена тоже произвела сильное впечатление, но все — таки не следует принимать так близко к сердцу это далекое прошлое.

— Ты права, Марион! Прошу всех простить мне, что я прервала дядю на самом интересном месте, — ответила, краснея, Алиса. — Рассказ об этом эпизоде произвел на меня такое сильное впечатление, что мне показалось, что я вижу эту прогалину, лачугу, угольщика, вооруженных людей и, в двух шагах от себя, зловещее лицо человека, труп которого мы недавно видели. Он устремил на меня такой ужасный взгляд, что я невольно вскрикнула и почувствовала безумную ненависть к этому воображаемомусуществу.

Когда вопрос касался Мариам, Ренуар слушал с сосредоточенным интересом и выказывал сильное нервное возбуждение. Теперь он устремил на Алису свой сверкающий взор, придававший такое странное выражение его физиономии.

— Воображаемому! — насмешливо повторил он. — Каким образом, маркиза, это грубое и бесчестное лицо может быть воображаемым, если эта древняя хроника раскрывает его злодейства, а его тело покоится в ста шагах от вас.

— Я хотела только сказать, что в ту минуту, когда мне казалось, что я вижу эту сцену, барон был для меня воображаемым видением.

— Мне кажется, что все вы немного пристрастно судите моего предка. В пятнадцатом веке нравы были совсем иные и оскорбление, нанесенное публично бегством жены, могло страшно взбесить его и довести до крайности, — заметил Беранже. Он был очень бледен и кусал свои усы.

Ренуар тотчас же обернулся к нему и в глазах его вспыхнуло выражение ненависти и насмешки.

— Фи, маркиз! — вскричала в эту минуту Марион. — Что побуждает вас защищать этого грубого и недостойного рыцаря, который вместо того, чтобы уважать и защищать женщин, грубо оскорбляет свою жену?

Прежде чем маркиз успел ответить, Ренуар насмешливо заметил:

— Может быть, желание маркиза де Верделе оправдать дурные поступки покойного барона Беранже проистекает из весьма естественного, законного и извинительного чувства. Впрочем, я не хочу вдаваться в рассмотрение этого вопроса. Я думаю только, что нравы пятнадцатого столетия гораздо менее отличаются от современных, чем обыкновенно принято говорить. Изменилась только манера действовать. И в наше время можно так же безнаказанно оскорблять и унижать женщину и нравственно избивать ее, как и тогда.

Маркиз густо покраснел.

— Вы поступили бы очень благоразумно, господин Ренуар, если бы перестали объяснять мои взгляды на нашего предка с точки зрения ваших… странных идей. Раз вы уже делали мне смешные намеки по этому поводу, но я предпочитаю не вспоминать их.

Видя, что Ренуар выпрямился с язвительным видом и что спор начал переходить в ссору, барон Эрнест счел нужным вмешаться.

— Довольно, господа! Перестаньте! Тебе, Беранже, нечего горячиться из — за действий и поступков покойного барона де Верделе, за которые ты, слава Богу, не ответствен. А вы, дорогой сосед, позабудьте на сегодня ваши мистические взгляды. А теперь я снова приступлю к чтению, причем прошу присутствующих не перебивать меня, так как если мы станем обсуждать каждый эпизод, то не кончим сегодня чтения хроники, что было бы очень прискорбно, ввиду цельности рассказа.

Итак, вернемся к тому моменту, когда Беранже заставил свою лошадь сделать скачок в сторону и удалился от несчастной женщины.

— Когда пыль улеглась, — продолжил чтение барон, — мы увидели Анжелу. Она была переодета служанкой и лежала без чувств. Платье ее было разорвано. От самого лба до обнаженного плеча кровь лилась в изобилии. Я не понимаю, как я не потерял рассудка в этот роковой час. Даже суровые солдаты были тронуты. Никто не осмеливался дотронуться до несчастной и все считали ее мертвой. Беранже имел вид безумного. Губы его нервно дрожали и он смотрел на свою жертву широко открытыми глазами.

— Поднимите благородную даму и подайте ее мне, — сказал он, наконец, приходя в себя.

Один из конюших соскочил с лошади, осторожно поднял Анжелу и подал ее барону. Тот положил ее поперек седла. Придерживая жену одной рукой, другую он приложил к ее сердцу.

— Она жива! — сказал он, не глядя на меня.

Я ничего не ответил. Затем, медленно, шаг за шагом, мы направились к замку.

Анжела не приходила в себя. Осмотрев ее, я увидел, что лошадь разбила ей бок и что у нее была контужена голова. В тот же вечер у нее открылось воспаление мозга.

Из ближайшего города привезли врача. Тот, осмотрев больную, объявил, что ее состояние до такой степени опасно, что он не может ничего сказать об исходе болезни.

В течение трех недель Беранже не покидал комнаты, где Анжела металась между жизнью и смертью. За это время никто не слыхал от него ни одного слова. Мрачный и молчаливый, он, точно прикованный, сидел у изголовья жены и даже не спрашивал врача о ее состоянии. Одному Богу известно, что происходило в его душе.