— Балда мелкая, — вынес я вердикт.

Сулима хихикнула, отпила какао, и на ее лицо легло задумчивое выражение.

— Миша… — негромко начала она. — А ты Инку… любишь по-настоящему?

Я внимательно посмотрел на девушку — черные глаза отразили мой взгляд.

— Знать бы еще, что это за зверь такой — настоящая любовь… — слова из меня выдавливались медленно, осторожно, чтобы и Риту не задеть, и не солгать. — «Влюбленный болен, он неисцелим!»

Сулима опустила глаза, перебирая пальцами стакан, словно обжигаясь остывшим шоколадом.

— Знаешь, что мне нравится? — невесело улыбнулась она. — Ты только со мной бываешь откровенным. Это приятно. А ты… рассказывал Инке… Ну, что тебя ищут?

— Нет, — мотнул я головой, испытывая тоскливые жимы и оттого раздражаясь. — Ни Инне, ни Насте, ни маме. Хватит и того, что я тебя впутал во все эти жмурки с догонялками!

— Я сама впуталась! — блеснула зубками Рита, и оглянулась на соседний столик, за которым Изя давился котлетой.

— Жуй, жуй хорошо! — наставляла его Альбина. — Не глотай, как удав!

Динавицер смешливо хрюкнул. Дюха, шествуя мимо, хлопнул его по узкому плечу:

— Счастливой охоты, мудрый Каа!

— А ты куда это собрался, а? — затянула Зиночка, встряхивая влажными волосами.

— Домой! — вытаращился Андрей, и добавил поспешно, полыхнув румянцем: — С тобой!

— Какое — домой? Нам на «Автодело» еще!

Лицо у Жукова малость вытянулось.

— Да?.. — промямлил он, и мигом расхрабрился, выпалив: — Тогда я тебя на урок провожу!

Тимоша милостиво позволила отобрать у нее портфель.

— Ой, звонок скоро! — подхватилась Альбина. — Изя, быстрее давай!

— Да иду, иду… — проворчал Динавицер, слушая, как стихает торопливое стаккато каблучков. — Поесть спокойно не дадут…

— Пошли? — гибко поднялась Рита.

— Пошли, — сказал я.

Звонок догнал нас на лестнице, и мы прибавили шагу.

Автодело у нас вел Иван Васильевич Гришко, но все звали его Василием Ивановичем — уж больно на Чапая похож. И прокуренные казацкие усы, и пышный чуб, и смешинка во взгляде, отчего от уголков глаз разбегались лукавые радианты морщинок.

Гришко что-то чиркал в классном журнале, а все, как обычно, липли к громадному «наглядному пособию» — настоящему ГАЗу-51, правда, без кабины, капота и кузова. Зато все внутренности видны.

— Василий Иваныч! — воззвала Маша, примерно задирая руку.

— Что, Анка? — откликнулся учитель, не поднимая головы.

— А вождение когда?

— Вождение? — повторил Гришко рассеянно. — Весной вождение…

— У-у-у…

— Василий Иванович! — бойко воскликнул Изя, пробираясь на место.

— Что, Петька?

— А чё не сейчас?

— Сначала — матчасть, — весомо сказал Иван Васильевич, захлопывая журнал. — Так, все тут?

— Все! — прокатилось по классу.

— Раз все, то за мной — шагом марш! — учитель решительно направился к двери.

— Чё, вождение?! — подскочил Динавицер.

— Хождение! — фыркнул Гришко. — На цыпочках!

Обрадованные новизной да интригой, юнцы и юницы повалили из класса, устроив в дверях веселый затор. Глухо донеслось строгое: «Ти-хо!»

— Ой, Василий Иваныч! — громким шепотом прожурчала Альбина, явно подлащиваясь.

— Что, Анка?

— А куда мы?

— На Кудыкину гору.

— Ну, Василий Ива-аныч…

— К гаражам! — туманно намекнул учитель.

Мы дисциплинированно пересекли пустынный вестибюль, утеплились в раздевалке и высыпали на улицу. Выси хмурились, обещая непогоду, а ветерок, что метался по двору, втягивая в хлопотливое кружение желтые листья, доносил тревожный запах небесной влаги.

Одноклассники растянулись цепочкой, чинно топая по асфальтированной дорожке. Влекомые таинственными законами человечьего притяжения, мальчишки и девчонки отталкивались или цеплялись незримыми ниточками дружеских связей, сбиваясь в пары.

Я, будто винясь за недозволенные речи, взял Инну за руку. Девушка сперва напряглась, оглянулась, увидала, как Жека с Машей сплели пальцы, и угомонилась. Прижалась на мгновенье плечом, будто случайно, а чтобы я всё правильно понял, ласково пощекотала пальчиками мою ладонь.

И всё в мире сразу стало другим, чудным и совершенным, исполненным лада и драгоценной гармонии. Даже скучные, смурые тучи, что конопатили небеса грязно-дымчатой ватой, обрели вдруг высшую целесообразность, заиграв всеми оттенками серого — от непроглядного пепельно-седого до тяжкого свинцового и тускло-стального. А как величаво клубилась нависшая хмарь, пугая снегом — и рождая чисто ребячий восторг!

Я посмотрел на Инну, и невинный васильковый взгляд навстречу, брошенный из-за трепетавшей на ветру пшеничной челки, согрел меня и помиловал.

— Что? — неуверенно спросила девушка, отмахивая прядь. — Растрепа, да?

Утопая в приливе нежности, я пришатнулся к ней, касаясь губами мягонького ушка:

— Люблю тебя!

— Тише, ты! — шикнула Хорошистка, заметываясь румянцем. Покосилась вокруг, и ответно качнулась ко мне, опаляя ухо шепотом: — И я тебя!

К гаражам мы выбрались по короткой дороге — через футбольное поле, и всю натоптанную диагональ я не шел, а плыл. Что со мной? Почему меня то сомнения морозят, то я снова температурю — и грежу в амурной горячке?

Для третьей стороны любовный треугольник — это угол. Я сам себя туда загнал, по собственному желанию, и вот, мечусь между Инной и Ритой. А тянет к обеим… Или к одной? К какой из?..

— Ну, ничё себе! — заголосил Изя, обрывая мои покаянные думки.

У школьных гаражей выстроились в ряд четыре легковушки нездешних форм. На левом фланге переливался мой зеленый «Иж», справа пластался еще один пикап, салатового цвета «Волга», посередке красовались ярко-красные «Жигули» странного вида, обвешанные противотуманками, затейливыми зеркалами, даже лебедкой, а с краю блестел черным лаком «Запорожец» с небывалым кузовом «универсал».

Ромуальдыч, Эдик и Володя Кирш суетились вокруг машин, то в салон просовываясь, то под капот руки запуская, то громыхая приспособами в багажниках.

— Арсений, наш пламенный! — бодро поздоровался Иван Васильевич, бестрепетно впечатывая розовую, как у младенца, ладонь в мощную пятерню Вайткуса, вымазанную солидолом. — Готовность номер один?

— Да куда там! — махнул рукой Ромуальдыч. — Работы — море! Привет, Миша. Всем привет!

— Здрасте, Арсений Ромуальдович! — ответил класс вразнобой.