В приёмной послышался стук сапог, бряцание амуниции и, игнорировав едва успевшего отскочить писаря, в залу, печатая шаг, промаршировали капитан и рядовой. Капитан щёлкнул каблуками, единым движением снял шлем, расположив его на сгибе локтя под строго выверенным углом, и с истинно солдатской грацией опустил ладонь на рукоять меча, выражая готовность служить и защищать. Всё это было выполнено с автоматизмом опытного офицера.

Рядовой, бодро прошагав до середины комнаты, честно попытался щёлкнуть каблуками, издал какое-то шарканье, довольно чисто проманипулировал со шлемом и, после секундного раздумья, накрыл ладонью пустые ножны. Капитан Вадимир хмуро изогнул бровь в его сторону. Тот пожал плечами смущённо. Оба щеголяли свежими синяками под глазом, но не это удивило воина.

Глядя на высокого, поджарого молодого человека, чьё лицо, обрамлённое тёмными локонами, было хорошо схвачено загаром, Марк, впервые за два дня, почувствовал, как уходит напряжение из плеч. Он улыбался, наслаждаясь представляющимся зрелищем. Рядовой вдруг улыбнулся в ответ. Писарь замер, насторожившись, ожидая гнева своего вспыльчивого генерала. Вадимир ткнул подопечного локтем, но ещё минуту Марк и Никита смотрели друг на друга с улыбкой.

Наконец генерал разгладил лежащий на столе документ и с особым чувством наиполнейшего удовлетворения собственноручно вписал в пустые строки место назначения рядового Сокола. Писарь принял бумагу, пробежался по строчкам и вскинул удивлённый взгляд. Улыбка Марка подтвердила — генерал не ошибся. Не вполне понимая, что происходит, но чувствуя, что угодил главнокомандующему даже больше, чем планировалось, писарь прочистил горло.

— Согласно высочайшему повелению его величества Ллерия, державного властителя сорока восьми провинций королевства Далион и белокаменной Мадры, распоряжением генералиссимуса Марка разбойника Сокола Никиту зачислить рядовым в гвардию его величества.

Подняв глаза на Вадимира, генерал добавил:

— Позже будет составлен приказ о вашем повышении в звании и переводе в штат охраны дворца. Я желал бы, чтоб вы лично следили за обучением и службой рядового. — Он склонился к капитану и, придав голосу оттенок конфиденциальности, продолжил: — Рядовой Сокол — первый, кого мы зачисляем в ряды нашей доблестной армии по особому указу короля Ллерия. Его величество печётся о моральном облике каждого своего подданного. И только такой бравый солдат, — Вадимир выгнул грудь колесом и снова прищёлкнул каблуками, — может подать достойный пример и взять на себя нелёгкое дело перевоспитания.

Капитан всем видом своим выразил понимание всей тяжести свалившейся на него ответственности и готовность погибнуть при исполнении высочайшего указа. Рядовой Сокол имел на лице выражение крайнего любопытства, граничащего с неприличием. Писарь являлся воплощением удивлённого недоумения.

Марк был доволен.

Мягко ступая по тёмному граниту сводчатых зал, минуя бесконечные коридоры, коротко отвечая на любезные приветствия придворных, горбун чувствовал себя неуютно. После почти полувека службы в Синдикате сподобиться такой чести, быть удостоенным приглашения на личную встречу с казначеем Его Величества Ллерия и правой рукой Мастера — легендарной главы Синдиката. Не многие добивались такого доверия. Горбун был и горд, и напуган. И потому шаги его невольно замедлялись, взгляд чёрных глаз внимательно скользил по сторонам, отмечая и новые детали убранства зала, и новую деловитую поспешность придворных.

Прекрасно понимая, что все эти перемены вызваны воцарением Ллерия, горбун инстинктивно чувствовал, что причина их глубже, и видел в них признаки того, как начал меняться мир.

И пока горбун был снедаем сомнениями и страхом, ноги его, прекрасно знавшие дорогу, уже привели его на место. Высокие двустворчатые двери покоя охранялись двумя стражниками, и один взгляд на них заставил горбуна застыть в изумлении.

Если первый был типичным образчиком гвардейца, немого, глухого и слепого, словом, вышколенного служаки, то второй, даже прилагая все свои силы, таковым не был. Его стройной фигуре не хватало окаменелости, в позе проскальзывала непростительная небрежность, и, хотя подбородок был поднят достаточно высоко, глаза были безобразно скошены к переносице в попытке рассмотреть горбуна. Причём под левым красовался свежепоставленный фонарь.

— А! Господин Зор! День добрый!

Горбун с трудом оторвал взгляд от охранника, чтобы ответить на приветствие. Ему широко улыбался генерал. Гвардеец при виде главнокомандующего принял-таки более-менее надлежащий вид.

— Мои лучшие пожелания, генералиссимус.

— Любуетесь моим новым гвардейцем? Последний набор, по особому указу его величества Ллерия. Сокол!

Подойдя к охраннику вплотную, генерал заботливо поправил шлем, съехавший набок, пробежался пальцами по кожаным ремням перевязи.

— Вот так мы создаём образцы честных и преданных воинов, добропорядочных граждан из любого, даже самого неподходящего материала. Каково?!

— Впечатляет… — горбун едва нашёлся, что ответить. Мысли его неслись наперегонки. Он?! Здесь?! В дворцовой охране?! И, похоже, не обошлось без вмешательства генерала. Тысячи вопросов вертелись в голове Зора, и ему стоило большого труда удержаться от них. Горбун заставил себя вежливо улыбнуться.

— К сожалению, сейчас я спешу на аудиенцию к королевскому казначею. Но я искренне надеюсь, что мы с вами ещё встретимся и в самом скором времени.

Сопроводив свои слова достаточно выразительным взглядом, горбун ступил в покои.

Бескрайний стол, заваленный бумагами, массивное кресло, стило, с лёгким скрипом плетущее воздушные петли по шуршащей бумаге, посетитель, робко мнущийся в дверях. Эта картина была знакома горбуну прекрасно. Вот только сейчас он смотрел на неё с несколько другой стороны, чем привык смотреть обычно.

Господин казначей его величества соизволил, наконец, заметить вошедшего. Улыбка, осветившая черты господина королевского казначея, выразила такую гамму эмоций, что горбун, не получи он накануне приглашения на аудиенцию, подписанного казначеем лично, подумал бы, что возможность лицезреть у себя господина Зора является для господина казначея полной, хотя и приятной, неожиданностью.

— Господин Зор! Наконец-то я вижу у себя того, чьё усердие в делах Синдиката стало притчей во языцех!

Вновь обретя почву под ногами, Зор свободно окунулся в такую привычную атмосферу лицемерия и лёгкой, ни к чему не обязывающей лести.

— Мог ли я надеяться, что даже эти, явно преувеличенные слухи о моих скромных успехах достигнут когда-нибудь вашего слуха? Лишь счастье находиться в вашем обществе позволяет мне поверить в реальность происходящего и даёт новый повод для гордости.

— Полноте, господин Зор! Тут и гордиться-то нечем. Все мы лишь слуги Его и всегда останемся вторыми по отношению к первому.

Оба они склонили головы и погрузились в непродолжительное молчание, как и следовало при упоминании Мастера.