ротмистром на лестнице, то ли после высокого стрелка, заколотого тем же ротмистром уже в лаборатории. — В дом не неси.

— Хорошо.

— Эвка спит. Ты тихонько тогда, не разбуди.

— Конечно. Благодарствую, пан Кабурек.

— За что? — удивился водяной.

— За то, что принимаете в своём доме. Даже в таком виде, — невесело усмехнулся парень. Тесть некоторое время внимательно его рассматривал, словно проверяя какие-то свои мысли и идеи, или подыскивая нужные слова. Потом, ничего не сказав, похлопал зятя по плечу, и скрылся внутри мельницы.

Максим, обогнув дом, открыл никогда не запиравшуюся калитку, и оказался в саду За кирпичным забором тихо журчали воды Чертовки, на деревьях повисли спелые яблоки. Младший страж, сняв с себя кирасу, тщательно промыл её у большой бочки с дождевой водой, поставленной под водостоком. Потом точно так же сполоснул шляпу и шлем; скинул дублет и несколько минут яростно вытряхивал его, подняв тучу известковой пыли. Затем скинул рубаху и, оставшись в одних штанах, умылся над бочкой сам, ворча и фыркая — вода была холодной, и у парня тут же застучали зубы.

«Не хватало ещё простудиться с непривычки», — подумалось ему.

Кто-то тихонько тронул Макса за плечо: позади него стояла Эвка и, смущённо улыбаясь, протягивала мужу чистое полотенце.

— Спасибо, пани, — Максим взял полотенце и принялся торопливо вытираться. Дочь водяного, снова принявшая облик старухи, деликатно отвернулась.

— Я вас разбудил? — спросил он, натягивая рубаху. Женщина что-то тихонько сказала в ответ, и Макс, как всегда, на несколько секунд замер, разбирая сказанное.

— Так мне же сейчас нечем сменить… — растерянно отозвался он на предложение выстирать костюм, который после трёх ночных смен имел уже изрядно потасканный и жалкий вид.

Эвка снова что-то сказала. Максим, поняв смысл её слов, удивлённо вскинул брови:

— А так получится?

В ответ она лишь негромко рассмеялась. К удивлению парня, смех был вовсе не старческим, а как раз таким, каким он и должен быть у молодой девушки, которую он — пусть хоть и не всю, а лишь глаза — видел ночью в «ведьмин час» в её спальне.

— Ну, раз так… А, может, у пана Кабурека найдётся пока на время старый плащ? Не голым же мне…

Старуха скрылась в доме и вскоре вернулась с большим вязаным пледом. Плед оказался шерстяным и колючим, но Макс, не жалуясь, закутался в него с головы до ног, отдав на попечение супруги все детали своего гардероба.

— Пани Эвка! — позвал он. — Я же совсем забыл! Мы с Иржи были вчера на Унгельте, я там купил кофе и турецких сладостей. Вот. Для вас. Вы меня простите, пожалуйста — надо было, конечно, прежде узнать, любите ли вы их. Или, может быть, что-то чешское лучше?

Женщина слушала, внимательно глядя на мужа. Парень смутился ещё больше и протянул ей небольшой мешочек, заботливо упакованный всё тем же знакомым турецким купцом.

— Если не понравятся — вы мне скажите, не страшно. Я тогда лучше возьму, что вы любите. А вы кофе не пробовали? Я приготовлю. С непривычки он, наверное, может показаться не вкусным, но как знать. У нас его с молоком пьют, можно ещё сахар добавить, или даже мёд. Да с чем только не пьют! Знаете, а мы попробуем его и так, и эдак сделать — как считаете?

Старуха медленно кивнула. В уголках черепашьих глаз блеснули слёзы — и Максим вдруг с удивлением понял, что впервые за всё время их знакомства эти слёзы ничего общего не имеют ни с горечью, ни с печалью, ни с несчастьем. Женщина скрылась в доме, унося мешочек со сладостями и узелок с вещами, а Макс, подхватив мешок с кофе, стаканы и поднос, в туфлях на босу ногу, всё стоял и стоял в саду, хмурясь и пытаясь уловить какую-то ускользающую мысль.

Кабурек не выглядел домашним тираном — напротив, в обращении водяного с дочерью сквозила безмерная нежность. Значит, вряд ли Эвка и её сестры с детства росли в строгости. Баловал же их мельник, не мог не баловать.

Внезапная догадка осенила младшего стража, и он понял, что за мысль крутилась, но всё не давалась ему в чётком осознании. Какими бы ни были родительская забота и щедрость, они неизбежно отступали и склонялись перед самым крохотным знаком внимания, полученным от любимого. Максим вздохнул и обвёл взглядом сад. Сказка получалась грустной, но он уже знал, что, даже и не любя Эвку, ни за что не сможет предать её доверие.

Глава 18

Квартал печальных легенд

Максим проснулся ближе к полудню и, позёвывая, спустился в гостиную. Отдохнувшим он себя не чувствовал, но, тем не менее, намеревался как можно скорее отправиться в кордегардию. А поскольку Эвка всё это время занималась стиркой и сушкой его костюма, парень к тому же был решительно настроен не утруждать жену заботами о завтраке.

Он вошёл в гостиную — и оторопело уставился на стол. Завтрак, разумеется, был уже подан, но Макса ошеломили вовсе не расставленные горшочки и миски, и не спокойно дожидающийся его во главе стола пан Кабурек. На ближнем ко входу крае столешницы лежали стопкой аккуратно выстиранные и выглаженные вещи младшего стража, а поверх — новенькая перевязь с пороховницей, сумочкой для пуль и двумя кобурами, из которых торчали рукоятки пистолей.

— Работа мастера Гануша, — как бы мимоходом заметил водяной, приподнимая крышку на одном из горшков, из которого тут же вкусно запахло молочной лапшой. — Внука, конечно.

— Откуда? — только и сумел сказать Максим. — И сколько я вам за них должен, пан Кабурек?

— Нисколько. Это куплено на ваш рейнский дукат. Эвка посчитала, что у вас должна быть как можно более надёжная защита. Раз уж с вами каждую ночь случается что-нибудь эдакое. Я только помог отыскать именно эти. Слышал, что изделия покойного мастера Гануша одни из самых точных и безотказных.

— Да, мне говорили, — растерянно сказал парень, касаясь рукоятей. — А где же пани?

— Спит, — пояснил водяной. — Умаялась, пока занималась стиркой и готовкой.

— Я утром, как вы велели, сразу пошёл в сад, но она сама меня там нашла. Пани не спала всю ночь?

— Наверное, — чуть нахмурился Кабурек, перекатывая в пальцах ложку. — Сдаётся мне, она сейчас почти не спит. Сделайте одолжение, пан Резанов?

— Какое?

—