Она поджала губки, словно подписывая счет.

– В Лас-Вегасе я приобрела власть, которой не заслуживала. И не знала, что с нею делать. В мафии никто толком не знает о том, сколько знает кто-то другой. А точнее, никто не знает, сколько знает даже он сам. И вот, видя, с какими людьми я путаюсь, многие готовы были оказывать мне разные услуги. Даже те, кого я едва знала. Они полагали, что я более влиятельна, чем то было на самом деле, но благодаря этому я и впрямь становилась более влиятельной. Не так-то просто рассказывать об этом, но у меня было довольно власти, чтобы убивать людей. И тут мне пришло в голову, что и меня могут убить, и я не буду знать, за кого и за что. Может, я и хищница, но при этом достаточно трусливая, – понимаешь, о чем я? Я выросла в препоганом городишке. И когда нахватала лишнего, то почувствовала себя снова маленькой южанкой.

Она вздохнула. А потом объяснила, что ей всегда казалось, будто какой-то ангел хранит ее от бед. Все сироты верят в нечто подобное – компенсация, даруемая природой. Ангел же появляется вместе со шлюхой, потому что эта парочка души друг в друге не чает.

– Я всегда была независимой, – продолжала Шерри. – По крайней мере, мне так казалось. Я верю, что есть во мне какая-то часть души, которая запрещает использовать других людей, и может, за это все эти мерзавцы меня и любят. Но другая часть моего «я» раздувалась, как лягушка, – и я становилась такой же сволочью, как какая-нибудь бандерша-мулатка. Мне хотелось хорошенько растормошить моего ангела. – Шерри произнесла это с жутко порочным выражением лица. – К тому же я должна была не спускать глаз с моего убийцы. С безумного убийцы, притаившегося во мне.

– А ты уверена, что в тебе есть убийца?

– Богом клянусь.

– А может, ты подцепила его от кого-нибудь из своих дружков?

– Поди догадайся. Но прискорбный факт заключается в том, что один-два человека были убиты в Лас-Вегасе, скорей всего, благодаря мне. Они, разумеется, находились на другом конце цепочки, но я проявила достаточно мстительности, чтобы весь механизм пришел в действие. Я всерьез задумалась о своей местечковой ненависти, которую, как мне казалось, я сумела преодолеть, о ревности и злобе, которые стали частью меня. Я пришла к выводу, что увязла в этом слишком глубоко и не выберусь, если останусь в Лас-Вегасе. И тогда я поняла, что нужно уехать в Нью-Йорк.

– И твой ангел привел тебя к Шаго Мартину?

– Нет, – ответила она и тут же передумала: – Да, да.

Нам было ясно, что оба мы думаем сейчас о ее сестре.

– Знала бы ты, как замечательно ты выглядишь.

– Я похожа на призрак, – возразила она и чувственно ухмыльнулась.

– Надо мне было включить тебя в мою телепрограмму.

– Уж я бы ее украсила. Я бы объяснила всей Америке, что у одних людей есть душа, а другие просто призраки.

– Готов согласиться.

– На людях, у которых есть душа, держится мир, – сказала она своим южным голоском, и акцент был столь же легок и деликатен, как у старых дам с Юга. – А когда они терпят поражение, но благородно, то Бог из милосердия забирает у них душу и они становятся призраками. Ужасное дело сделаться призраком. Ты больше не можешь жить с другими призраками, это невыносимо. И тебе приходится искать кого-нибудь с душой – даже если они будут подлыми и отвратительными.

– Вроде Эдди Гануччи?

– Он ужасен. Больной старикашка, никогда не обладавший классом.

– Однако люди, обладающие классом, перед ним трепещут?

– Да. – Она кивнула. – Может быть, я уехала из Лас-Вегаса и по этой причине. Скверно водиться с людьми, которые выглядят молодцами, а на деле оказываются сущими слабаками. – Она улыбнулась мне. – Я была уверена, что прошлой ночью ты удерешь от Ромео.

– Я зашел так далеко, что мне было на все наплевать. Даже если бы он избил меня до смерти.

– Не наговаривай на себя.

– Это Шаго научил тебя петь?

– Кое-что он мне преподал. Но, боюсь, певичка из меня вышла паршивая.

И на этом разговор о Шаго закончился. Она потянулась и широко зевнула. У меня полегчало на душе. Я ждал от ее рассказа чего-то худшего. А теперь все снова было превосходно. И вскоре нас опять потянет в постель.

– Стив? – сказала Шерри.

– Что?

– Ты убил свою жену?

– Да.

– Да, – повторила она.

– Ты умница-разумница, вот ты кто.

– Нет, дружок, я знала, что ты сделал это. О, Господи.

– Откуда ты знала?

– Однажды я видела человека, только что убившего другого человека. И ты выглядел абсолютно так же.

– А как он выглядел?

– Как будто его одолели некие чары. – Ее лицо исказилось. – Я надеялась, что ошибаюсь, но знала, что не ошиблась. Ох, остается надеяться, что для нас двоих ничто еще не поздно.

– Ничто не поздно.

– Но мне страшно.

– Мне и самому немного страшно.

– Тебе надо сегодня ночью куда-нибудь пойти? – спросила она.

Я кивнул.

– С кем ты должен встретиться?

– С отцом Деборы.

– С Барнеем Освальдом Келли?

– Тебе известно его имя?

– Я читала сегодня газеты.

Но я почувствовал, что за ее словами кроется еще что-то. Мне не понравилось, как она это сказала.

– Тебе доводилось слышать о нем и раньше?

Она пристально поглядела на меня. Наступила пауза, самая длинная пауза во всем разговоре. Она длилась так долго, что, казалось, в комнате зазвенел сам воздух.

– Стивен, – сказала она, – я знакома с Келли.

– Ты с ним знакома?

– Это он взял меня с собой в Лас-Вегас.

И вновь передо мной возникло то же видение, что и в постели Руты: город в пустыне с огнями, горящими на заре.

– Я не хочу больше говорить об этом, – сказала она. И как будто это разоблачение раздело ее догола, пшеничного цвета халат медленно распахнулся, мрачно и многозначительно.

– Но как ты могла? – вырвалось у меня.

– Он привлекательный мужчина.

– Он смешной до омерзения.

– Вот уж нет.

И в самом деле это было не так. Разумеется, не так. Вернее, как-то иначе. Мне показалось, что мы с Келли купаемся в чьей-то крови. И ощущение невозможности принадлежать самому себе, оккупации и замещения моего «я» Деборой – ощущение, овладевшее мною за пять минут до того, как я ее убил, вернулось ко мне. Вновь запахло убийством. И это напугало меня. Само предположение, что чувства, которые я испытывал, когда мы занимались любовью, были только моими чувствами и Шерри вовсе не разделяла их, – само это предположение наполнило меня жаждой крови. Ибо как человеку отличить любовь от дьявольского наваждения?