– Вот ты как? – спросил он.

– Да, я так, – ответил я. Моя вторая фраза прозвучала уже не столь безукоризненно, как первая.

– Не выпендривайся, приятель, – сказал Шаго. Лезвие было опять открыто.

– Ты ублюдок, – сказала Шерри.

– Каждый ниггер ублюдок. Вот посмотри на этого Самбо. Он выблядок жирной белой расы. И какого хрена ты с ним связалась? Потому что он профессор, профессор хренов. Он выдал своей супружнице такого, что она окочурилась. Хи-хи. Ха-ха. А потом выкинул ее из окна.

– Закрой нож, – сказала Шерри.

– Дерьма пирога.

– У тебя на губе болячка.

– Мне не больно. – Он кинул зонтик себе за спину, по направлению к двери. Зонтик упал со сдавленным стоном, как женщина, которой раздвигают ноги. – Она вся в крови, – сказал он мне. – У нее был ребенок, и она побоялась его оставить. Побоялась оставить черножопого младенчика. А как насчет тебя, дядюшка, собираешься наградить ее беложопым младенчиком, с такой запористой белой вонючей жопой? Поцелуй-ка меня туда же.

– Заткнись! – сказал я.

– А вот я тебя бритвочкой, говнюк!

Я шагнул навстречу ему. Не знаю, что я собирался делать, но шаг вперед был, безусловно, правильным шагом. Может, у меня мелькнула мысль ухватиться за бутылку виски и сделать из нее «розочку». Волна радости вновь нахлынула на меня, подобно тому, как мелодия какой-нибудь песни может напомнить человеку, находящемуся на грани безумия, что скоро он опять сойдет с ума и перед ним откроется мир куда более интересный, чем теперешний.

Шаго отступил, держа нож лезвием ко мне, и запястье у него подрагивало в такт настроению. Смотреть на это лезвие было равносильно пребыванию на краю высокой скалы: в животе у тебя посасывает, а глаза прослеживают путь твоего скорого падения. Я вдруг вспомнил немца со штыком, и ноги у меня онемели, чуть было не онемели, я услышал какой-то голос, приказывающий мне схватить со стола бутылку и разбить ее, разбить, пока он еще далеко и не может достать меня ножом, не достанет, пока я не сделаю шага, но голос этот был лживым голосом моих нервов, и я не послушался его и сделал еще один шаг, хотя ноги и отказывались идти, шагнул вперед, оставив бутылку сзади, словно знал, что против ножа она мне не поможет. Да и моя реакция не шла ни в какое сравнение с его рефлексами. Но все же я почувствовал в его настроении некую пустоту и шагнул в нее.

Шаго отступил назад и закрыл нож.

– Что ж, подружка, – сказал он спокойным голосом, – этого кота против шерстки не погладишь. – Затем спрятал нож и одарил нас обоих сладчайшей улыбкой. – Душечка, – сказал он Шерри, – почему ты не смеешься? Так здорово я еще никогда не играл!

– О Господи, Шаго, какой ты паршивец, – сказала она, качая головой. И все же в ее голосе сквозило восхищение.

– Просто я очень милый и талантливый, дорогуша. – Он улыбнулся мне.

– Пожмем друг другу руки, Роджек, ты парень что надо. – И он протянул мне руку.

Но его рука на ощупь оказалась неприятной. Было что-то вялое и скользкое в ее пожатии.

– Как тебе это понравилось? – спросил он у меня.

– Высший класс.

– Замечательно, – согласился он, – просто великолепно. Полный блеск.

Меня чуть не затошнило от всего этого.

– На такие вот гадости Шаго мастак, – сказала Шерри.

– Конечно, я бес, больной бес, – сказал он с большим шармом. И с голосом его начали происходить какие-то метаморфозы. Ударения порхали среди его слов, как бабочки и летучие мыши.

– Побереги жопу, черный человек на марше, – вдруг сказал он, обращаясь ко мне, – и он не остановится, пока его элементарные требования не будут удовлетворены. Ральф Банч*. Верно? «Убери руку у меня с ширинки»,

– сказала епископу герцогиня, потому что была переодетым герцогом. Ха-ха-ха! – Он поглядел на меня неожиданно безумными глазами, как будто беспокойство обратило их в бегство, как вспышка света – тараканов.

* Ральф Банч (1904) – американский дипломат, лауреат Нобелевской премии 1950 г.

– Шаго, что ты затеял? – спросила Шерри.

– Вот-вот.

– Не надо!

– Нравится не нравится, терпи, моя красавица. Или поплачь со мною.

– Не может быть! Ты больше не будешь!

– Да что ты, детка, с чего ты взяла? Ведь я ворвался сюда уличным хулиганом. Прямо как в Центральном парке! Самбо! Ты ведь знаешь, сладкая моя, что я не таков. Прекрасно знаешь. Слишком уж я красив, чтобы ввязываться в драку, вот так-то. Роджек, – сказал он в мою сторону, – ты мне нравишься, ты такая скотина. Положи-ка что-нибудь на хлебушек. – И он заклохтал, захохотал. – Что ж, голубушка, мои поздравления. Если уж отдавать тебя, то, конечно, джентльмену с душой, а не с яйцами. Такая жопа, зато из Высшей Лиги. Гарвард, наверное? Доктор Роджек.

– Ты не на конюшне, – сказала Шерри.

– Пошла-ка ты, детка.

– Но ты не на конюшне.

– Я бы сейчас с удовольствием ширнулся. Мои ноги сами принесли меня сюда. – Он быстро постучал себя по ногам. – Вот я и пришел повидаться с тобой. И ты можешь удержать меня.

Она покачала головой. Но не произнесла ни слова.

– Детка, – сказал он, – ты все еще по мне мокнешь.

– Нет, Шаго. И уходи отсюда, уходи, – сказала она, отвернувшись от нас обоих.

– Этому не будет конца, – сказал Шаго. – Я ж объяснял тебе, детка, мы можем расстаться на десять лет, а чуть увидимся, начнем все сначала. Понял? – спросил он у меня. – У нас с ней все в полном порядке. Тебе остаются опивки до объедки. Эдакие обоссанные объедки.

– Это уж не тебе судить, – сказал я. Но внезапно подумал, что его слова могут оказаться правдой.

– Слушай, мужик, давай-ка успокоимся и потолкуем. Я прекрасно могу обойтись без Шерри. У меня были кинозвезды. Полная записная книжка кинозвезд. Так что спокуха. Давай без шума. Спроси-ка у нее, часто ли я терял контроль над собой.

– Что ты затеял? – повторила она.

– Пеку пирожки с говном. Послушай, детка, дай-ка нам от тебя отдохнуть. Со мной спокуха, полная спокуха.

– Ты тут только что ножом размахивал.

– Ну, я вернулся в царство живущих. Клянусь. Я просто поразвлекался. Я ведь читал пьесу. Ты и я, муж с женой, разве что не расписаны – но мы познали друг друга, просто не потянули. Плакать хочется. И все же я приношу вам мои наилучшие пожелания. Вам, Роджек, и вам, мисс.

– Дай ему уйти, – сказала Шерри, – пожалуйста, дай уйти.

– Нет уж, – сказал Шаго.

Нож опять оказался у него в руке. Он держал его перед собой и смотрел на него, наклонив голову, как священник со свечой.

– Объедки в ведро, – произнес он, – объедки в ведро.