– Дались ей эти ланиты, – рассердился Ганс и нацарапал над стихом записку интригующего содержания: «Ушел на охоту, ждите с лосем. Г.».

На улице было темно и моросил колючий дождь. Гансу мигом расхотелось идти в сырой, промозглый лес.

– Гадкое так гадкое, – решил он и, как был, весь в охотничьем обмундировании и с битком набитыми картечью карманами, явился к мяснику.

«Тут одной червовой дамой не обойтись», – подумал герр Фляйшер при виде перекошенного ключникова лица.

Спустя полчаса Ганс спал крепким сном младенца. И снился ему большой лось на фоне темного леса. Лось задумчиво глядел на него грустными глазами навыкате. А потом протянул букет из мухоморов и запел густым басом: не хотите ли отведать ланит?

– Ах, вот что такое ланиты! – обрадовался ключник и с благодарностью принял букет.

О юбках. Истинно женский рассказ

Гансу снился удивительный сон. Он шел вдоль огромных, уходящих за горизонт столов, заставленных всевозможными яствами. Чего там только не было: и копченые баварские колбаски, и паштеты, и телячьи отбивные, и розовые ломти подернутой жиром буженины, и даже какие-то зеленые штучки, отдаленно напоминающие какашки Вольдемарчика, когда Малин перекармливала его шпинатом.

– Вот как выглядит толма из виноградных листьев, – внезапная догадка пронзила Ганса в самое сердце. Он наклонился, чтобы внимательнее приглядеться к блюду, которым пасторша чуть не отправила на тот свет своего многострадального мужа. Но тут у него немилосердно заурчало в животе, и он проснулся.

Было еще темно, в окно заглядывал желтый диск луны. Ганс какое-то время скорбно прислушивался к урчанию, потом вздохнул, обнял Малин и зарылся лицом в ее длинные волосы.

Неделю назад, собрав в узлы многочисленные пожитки, наконец-то отбыла швегемуттер Лисбет. Как только телега с тещей на борту исчезла за поворотом, Ганс взлетел на чердак, накорябал «No Disturb»[13]и вывесил записку на заборе.

Пока Малин пребывала в растерянности от разлуки с матерью и не могла оказать надлежащего сопротивления, Ганс быстренько самоутвердился на письменном столе на чердаке, на поленьях возле чугунной печи и в дверном проеме кладовки. Но особенно его порадовал триумф в гостиной, аккурат напротив фотографической карточки швегемуттер.

«Теперь мы с тобой в расчете», – удовлетворенно подумал он. Судя по колкому взгляду, которым швегемуттер наблюдала бесчинства зятя, реванш обещал быть воистину апокалипсическим.

«Справимся», – мысленно огрызнулся Ганс, сгреб Малин в охапку и пылко воскликнул:

– Проси чего хочешь, милая!

– Хочу сапожки, расписной шелковый платок и новую нарядную юбку. В пол, – не растерялась Малин.

«С дверным проемом я все-таки переборщил», – подумал Ганс. Он крепче прижал супругу к себе и зашептал ей на ушко:

– Но, милая, это же так дорого! Целых восемь ключей. С замками! Выбери что-нибудь одно.

– Ах, так?! – оттолкнула его Малин. – Ах, вот, значит, как ты меня любишь!

– Я тебя очень люблю, – спохватился Ганс, но было уже поздно – Малин, обливаясь слезами, бежала на чердак. Конец дня снова обещал стать стихотворным.

– Только не про ланиты, – встрепенулся Ганс и припустил за супругой, – дорогая, берем все, что пожелаешь!!!

Сапожки обошлись в восемьдесят пфеннигов. Расписной платок – в пятьдесят. Юбка в пол за целую марку чуть не загнала Ганса в гроб. Правда, она не сходилась у Малин на талии.

– Она тебе мала, – обрадовался Ганс.

– Берем, – топнула ногой Малин, – с сегодняшнего дня мы худеем.

Ужин состоял из листика капусты с горсточкой мелко натертой моркови. Ни тебе шницеля, ни копченых рулек. «Прорвемся», – решил Ганс и воровато заел капусту ядреным шпигом.

– Ты гадкий предатель, – разобиделась Малин, учуяв запах чеснока.

– Я больше не буду, – виновато потупился Ганс.

Далее последовала череда мучительных для ключника дней – с утра он ел кашу на воде, в обед запивал голод бульоном, а на ужин давился тушеными овощами. Все его попытки поесть на стороне заканчивались провалом – Малин, мигом учуяв чужеродный калорийный аромат, убегала на чердак – строчить очередные вирши.

«Пусти меня в свой огород, / просил бесчувственный чурбан, / мой огород для вас запе́рт, / вещала трепетная лань!» – вот каким вопиющим образом самовыражалась прекрасная Малин. Со всеми вытекающими из этой рифмы последствиями.

Ганс горько вздохнул. Сон на голодный желудок не шел.

– Святые угодники, – пожаловался он тусклому диску луны, вспомнив про бесчувственного чурбана, – если не помру от истощения, меня доконают ее стихи!

Он заснул ближе к рассвету, уткнувшись заплаканным лицом в плечо Малин.

И снился ему райский сад и прочие кущи. Обильная еда, охота, рыбалка и оптовый заказ от архангела Петра на комплекты ключей для райских врат.

А еще ему снилось древо познания. Оно манило Ганса своими тонкими ветвями и протягивало наливные яблочки, одно за другим.

Ганс ходил кругами и озирался на сочные плоды. Попробовать яблоко первым он не решался.

– Мааалин, – тихонечко позвал он, – Маааалин!

Трэша в райской жизни ему определенно не хватало.

Как я не стала миллионером

Однажды мы с моей коллегой Леной решили стать миллионерами. Случилось это совершенно спонтанно, можно даже сказать внезапно. У Лены образовались деньги, двадцать тысяч долларов. А у моих знакомых пустовало помещение на первом этаже офисного здания. Арендовали они его давно, за смешные деньги. Сорок квадратных метров на Сигнальном проезде за пятьсот долларов – по московским меркам это практически даром.

У Лены, кроме двадцати тысяч долларов, имелась семья – сын, мать и тетя-шизофреничка. Тетя-шизофреничка активно шизофренила круглый год, а осенью и весной обострялась до такого состояния, что приходилось вызывать санитаров. То есть осенью и весной Лена отдыхала, а остальное время года находилась в постоянном стрессе. Тетка была не просто с приветом, а с большим каллиграфическим приветом. Ежедневно ходила по округе и выдирала все попавшиеся на пути объявления, которые были написаны, на ее взыскательный взгляд, недостаточно красивым почерком. Далее она возвращалась домой со стопкой забракованных объявлений, садилась за телефон и, методично обзванивая рекламодателей, устраивала им нешуточные скандалы. А далее – внимание! – переписывала эти объявления каллиграфическим почерком и расклеивала по округе. Очень даже возможно, что на тех же столбах, с которых сдирала.